Трюфельная свинья⁠⁠

Это перевод истории с Reddit

Я не могу есть. В этом вся суть. Я не могу есть.

Наверное, тем, кто не рос так, как я, это звучит абсурдно. Огромная часть нашей жизни крутится вокруг еды. Завтрак, обед, ужин. Это и социальный ритуал, и договор: без него мы теряем один из столпов человеческого бытия.

Но я не могу есть. Я не могу быть частью этого. Всё сложно.

Я вырос у матери-одиночки на минимальной зарплате. Как она вытянула больного ребёнка — уму непостижимо. И я не имею в виду простуду или отиты: я был болен с большой буквы «Б».

Сколько себя помню, я не мог есть твёрдую пищу. Одни врачи называли это неоперабельной ахалазией, но мама говорила — «царское горло».

«Точно как у королей и королев, — любила повторять она. — Привыкли, что их кормят слуги, и перестали жевать сами».

Так она пыталась заставить это звучать особенностью, а не проклятием.

Главная проблема в том, что я не мог глотать. Приходилось пюрировать еду и пропускать её в горло через толстую пластиковую трубку. Вкуса я почти не ощущал, да и выглядит это со стороны угнетающе, так что делал всё наедине. Жевать и пробовать я мог, но приятный вкус не стоил риска захлебнуться.

Пить я мог, но с трудом. Если жидкость слишком горячая или холодная — горло перекрывается. То же, если она чересчур сладкая, острая или кислая. А поскольку глотать я не умею, просто закидываю голову и даю воде стекать вниз. Лёгкий яблочный сок — редкое лакомство, но в основном я держусь за обычную воду из-под крана. Никакой газировки. Ничего, что заставляет мышцы сокращаться.

Кроме этого, я был обычным ребёнком. Ходил за сладостями на Хэллоуин и сразу раздавал добычу друзьям. Это делало меня «анти-булли»; странность окупалась: когда раздавали конфеты или фрукты, я отдавал своё тем, кто хорошо ко мне относился.

«Ты как трюфельная свинья, — говорил приятель Доусон. — Нюхаешь вкусняшки, а сам ни куска».

Так и приклеилось. «Truffle Pig» стало «Truffles», потом «Ruffles», а там и «Раффи».

Я окончил школу и ушёл на моллюсковый промысел. Море я люблю, меня не укачивает. Когда освободилось место, я был первым. Летняя стажировка, через месяц — ставка. Отличная зарплата, нормальные льготы.

Суда у нас небольшие, уловы тоже, зато на рынке продаётся всё дорого. Ни одного Рождества без премии.

В баре я был назначенным водителем. Ребята иногда забывали и ставили передо мной пиво или скотч — получали прибавку. А я смотрел на миску острых орешков и мечтал набить ими рот, ощутить хруст.

Но это прямая дорога в больницу или морг. Жёлтое здание в конце улицы.

Трюфельная свинья, трюфельная свинья. Смотри, но не пробуй.

Мама умерла, когда мне исполнилось двадцать семь. Долгая борьба подошла к концу. Я сказал речь, распределил её вещи, оставил лишь бледные стены и пылевые зайцы.

Нашёл снимок: мы с ней на руках, мне пару месяцев. Тогда у меня были карие глаза и тёмные волосы. Сейчас же у меня мамина белокурость и зелёные глаза. Но подпись подтверждала: это мы.

На работе предложили отпуск — я отказался. Думал: если не прервать рутину, перемены не будут так больно бить.

Но в мае случилась авария. Меня вырезали из металла; другой водитель вышел сухим. Гипс на ногу, воротник и полная диагностика.

Выписываясь, я спросил врача-индийку:

— А горло? Придётся менять питание?

— Всё в порядке, — сказала она. — Почему спрашиваете?

— Неоперабельная ахалазия, — ответил я. — Должно быть в карте.

— Ахалазия? — удивилась она и показала снимки. — У вас её нет и не было.

Я вышел на костылях и не верил. Столько лет я мог быть как все! Решил перелопатить мамины коробки.

Друг Стиви, надёжный мужик с пикапом, подвозил меня и слушал историю. Почти пропустил зелёный — так поразило.

— Охренеть, — сказал он. — Но ведь хорошие новости.

Нужно было попробовать. Я купил йогурт, огурец, шоколадное мороженое и позвал Стиви посторожить.

Язык почувствовал ваниль, кислинку. Глотать было больно, но вышло. Мороженое — тяжело. Огурец чуть не застрял. Но прогресс был.

— Дай месяц, — сказал Стиви. — К снятию гипса будешь новым человеком.

Дома я снова перебирал фото. На большинстве я уже светлый, но кое-где ещё карие глаза. Замечал: в одном кадре мама кормит грудью, в другом — бутылочкой; на третьем — рука в бинтах.

Я ел микродозами: мороженое, пюре, сорбет. Через пару дней глотал свободно. Первый твёрдый кусок — солёный арахис. Жевал, пока заболела челюсть; проглотил — и почувствовал восторг. Слопал пакет.

Большой ужин я отложил для коллег. Ещё в гипсе, но пошёл. Креветки, чесночный хлеб, стейк. Вкус креветок дал мощный заряд; подумал об аллергии, но было чудесно.

Подняли бокал — я уже вгрызся в стейк. Услышал в голове бычий рёв, рычал сам, видел биение красного мяса. Потом — холод на лице: меня облили водой, я лежал на полу, руки в жиру. На предплечье — мои же укусы.

Врачи пожали плечами: стресс, смена диеты, алкоголь. Выписали транквилизаторы.

Дома гипс треснул и слез — нога зажила. На бедре торчал нарост, похожий на лапку креветки. Шевелился.

Начальник дал длинный отпуск: людям нужно забыть вид, как я грызу себя. У меня же появилось время есть. Списал: свинина, курица, индейка, аллигатор, рыба, краб, фрукты.

Вернувшись из магазина, заметил в зеркале прямоугольный зрачок. Принял за световой эффект и устроил пир. Готовил в печи, на сковороде, в аэрогриле, пробовал всё. Соль моря на пальцах при крабе, пух перьев при индейке — рай.

Так продолжалось почти пятьдесят часов. Пропустил звонки, счёта. Когда еда кончилась, я увидел в зеркале: зрачки горизонтальные, кожа как панцирь, когти, зубы длинные, в волосах пустые трубки.

Я понял: мама пыталась это остановить. Но мне хотелось продолжать.

Я грыз стол, провода, толок стекло в «соль». Тело бурлило, менялось. Я стал сочетанием копыт, когтей, рыбий гребень по спине, глаз на стебле, зубы керамические, провода под кожей. Языка на слова не хватало, отпечатки пальцев исчезли.

Ты то, что ты ешь.

Запустился процесс самопоедания. В душе я пил из трубы, загадывал — и вырастал лишний палец. Мысли распадались. Я писал кровью «ОСТАНЬСЯ ЧЕЛОВЕКОМ» — и забывал смысл.

Оставались три слова: цвет, направление, мясо. Жёлтое здание — морг. Я прорвал дверь, как бумагу, и сделал то, что делают звери. Газеты писали о медведе.

Возвращаясь, я вновь обретал разум — и боль содеянного. Я хотел умереть.

Теперь я снова на пюре. Волосы — смесь чёрного и седого — цвета двух тел из морга. Я чуть выше и тяжелее, но коллеги списывают на диету. Никто не хочет видеть того Раффи.

Единственный человек, который мог всё объяснить, мёртв. Среди писем я нашёл записку:

«Я же предупреждал — не корми его грудью».

Без подписи.

Жизнь продолжается. Может, нормально быть испорченной трюфельной свиньёй, пока не ищешь, что съесть. Но иногда я думаю: если отпустить себя и поглотить всё? Во что я превращусь?

Трюфельная свинья, трюфельная свинья.

Смотри, но не пробуй.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit