Каин падал.Не в пропасть, не в темноту — в себя. В ту самую бездну, где тьма шептала, что всё кончено. Он чувствовал, как алмаз на его запястье, некогда пульсировавший в унисон с Лирой, теперь лишь холодно жал, как кандалы. Морвен вырвал её из его мира, оставив только боль — острую, как нож в рёбра, и глухую, как эхо в пустом черепе.Но именно в этой боли он нашёл ярость.Он поднялся.Грязь, кровь, сломанные кости — всё это было лишь топливом. Его пальцы впились в землю, словно впитывая её гнев. Меч, валявшийся рядом, застонал под его прикосновением, будто чувствуя, что хозяин ещё не закончил.
«Ты не имеешь права умирать, пока она дышит», — прошептал ему ветер.
Дети исчезли. Они растаяли, как тени на рассвете, когда Каин ворвался в круглую комнату. Их белые глаза, их чёрные рты — всё испарилось, будто их и не было. Осталась только чаша, пульсирующая чёрной жижей, и Лира…
Она лежала на каменном столе, её тело опутали алые и чёрные нити, будто паук завернул её в кокон. Её грудь едва поднималась, губы были синими, а кожа — почти прозрачной.
И Морвен стоял рядом, улыбаясь.
— Как трогательно. Ты даже не понимаешь, что уже проиграл, — его голос лился, как мёд, но Каин уже не слушал.
Он увидел только Лиру. И тогда мир взорвался.
Меч Каина взвыл, рассекая воздух. Морвен отпрыгнул, но лезвие всё равно оставило кровавую полосу на его безупречной шее.
— Ты стал слабее, Каин, — он рассмеялся, и тени на стенах ожили, сплетаясь в копья.
Каин не уклонялся. Он шёл вперёд, принимая удары. Каждую рану, каждую каплю крови он превращал в гнев.
— Ты забрал её, — его голос был тише грома, но от этого страшнее.
— Я лишь показал ей истину, — Морвен махнул рукой, и тени сомкнулись вокруг Каина, сжимая, как удав.
— Ты ошибся, — он рванулся вперёд, разрывая путы. — Ты не забрал её. Ты просто… напомнил мне, за что я сражаюсь.
И когда лезвие пронзило грудь Морвена, тот не закричал. Он лишь удивлённо посмотрел на свою кровь, будто не верил, что она может быть красной.
— Как… банально, — прошептал он.
Каин не помнил, как вынес её на воздух.
Только холодный ветер, целующий его кожу, только её тело в его руках — лёгкое, как перо, и горячее, как пламя.
— Лира… — его голос дрогнул, будто это имя было спасением, молитвой, последним якорем в бушующем море.
Её шёпот был хриплым, но он услышал. Услышал и потерял остатки контроля.
Их губы встретились — сначала робко, почти нерешительно, будто боялись, что это мираж. Но потом — жадно, отчаянно, как если бы этот поцелуй был глотком воздуха после долгого удушья.
Она вцепилась в него, её пальцы впились в его спину, оставляя следы-обещания, её ноги обвили его бёдра, притягивая ближе, ещё ближе.
— Я думала… ты не придёшь… — она задыхалась между поцелуями, её голос дрожал.
Он прижал её к земле, его руки — сильные, привыкшие к стали и крови — дрожали, касаясь её.
— Я всегда приду. Даже если мир рухнет. Даже если небо упадёт. Я найду тебя.
Их одежда мешала. Грубая ткань, доспехи, всё, что разделяло их — было сброшено, разорвано, забыто.
Её кожа пахла дождём и кровью, его — потом и сталью, но в этом хаосе был только он, только она, только этот момент.
— Я люблю тебя… — она прошептала, когда его пальцы скользнули по её бедру, когда её тело затрепетало в ожидании.
Он остановился, заглянул в её глаза — в эти бездонные, тёмные, полные доверия и страха глаза.
— Я люблю тебя. Больше, чем жизнь. Больше, чем победу. Больше, чем сам воздух в моих лёгких.
И тогда он вошёл в неё, и мир взорвался.
Они двигались в яростном, отчаянном ритме — он толкал её глубже, она принимала его жёстче, их тела сливались в едином порыве. Её стоны, его рычание, шёпот имён между поцелуями — всё смешалось в гимн любви, боли, спасения.
— Не останавливайся… — она выгнулась, её ногти впились в его плечи, её голос сорвался на высокий, дрожащий шёпот.
Он довёл её до края, заставил кричать его имя, заставил забыть всё, кроме этого — кроме них. А потом и сам рухнул в пучину, с её именем на губах.
Их сердца бились в унисон.
Они лежали, сплетённые, под открытым небом. Без слов. Без мыслей. Только тепло, только дыхание, только они. Где-то далеко догорало логово Морвена. Где-то ближе — начинался рассвет.
— Ты моя, — прошептал он, целуя её висок.
— А ты — мой, — она прижалась к его груди.
