LyuElSy

— Попробуем снова, — процедила она сквозь зубы. — Что ты знаешь про остров?

Парень дергался и рычал, стараясь высвободиться, и только когда она приставила к его горлу его же нож, затараторил:

— Я скажу, только не убивай! Позови Стеллу! Просто позови, и ты пройдешь!

— Вот и умница, можешь ведь, когда хочешь.

Она перерезала тощему горло и слезла с него. Вытерла нож о его шорты, положила в сумку. Парень хрипел и дергался, пока кровь хлестала у него из горла. А когда затих, над ним засветились цифры 1 и 2.

— Маловато ты стоишь, — сказала Ева, — хотя что вы там еще можете стоить на этом острове, отбросы.

Она встала у стены и нахмурилась. Стелла. Та самая? Неужели ей так повезет!

— Стелла! — позвала, слабо надеясь, что все так просто. Вся королевская конница, вся королевская рать... Не могла эту Стеллу достать. А надо было просто позвать, серьезно?

Бетонная плита перед ней подернулась рябью, издавая низкий гул, как при высоком напряжении. Ева с опаской ткнула в появившуюся дыру палкой, и только потом, убедившись, что с палкой ничего не случилось, проскользнула внутрь и застыла на месте.

Место за забором выглядело совсем не так, как она ожидала. Беленькие домики, мощенные камнем дорожки, по краям которых расположились цветущие клумбы, мужчины и женщины в легкой одежде с умиротворенными лицами занимались каждый своим делом. Даже коричневое море не выглядело отсюда таким мерзким, напротив, казалось органично вписанным в местный пейзаж. После пыльного города, где Ева провела всю свою жизнь, остров воспринимался как самый настоящий рай.

Заметив Еву, жители приветственно подняли руки и засверкали улыбками. Совсем скоро они окружили ее и повели за собой куда-то вглубь, ласково подхватив под руки. Они говорили и говорили, образуя неровный хор голосов, который сбился в ее голове в единый гул. Ева пыталась вычленить отдельные голоса и предложения, но не могла. Ощущения спокойствия и тепла окутало ее как мягкая вата, только на границе сознания билась невнятная тревога, осознать которую она была не в состоянии. Хотелось улыбаться, греясь в тепле чужих улыбок, покачиваясь на чужих руках, растворяясь в хоре чужих голосов.

Минус 10

Минус 20

Минус, минус, минус...

Ева очнулась, когда цифры над ее головой запищали и замигали красным. Мгновенно покрывшись холодным потом, она замахала руками, отбиваясь от окруживших ее людей, и закрутилась на месте, выискивая причину ее потерь.

— Что это? Как вы это делаете? — закричала она, размахивая ножом.

Жители притихли, выстроившись в ровный круг поодаль, и с улыбками смотрели на нее, не говоря ни слова и не предпринимая никаких действий.

Ева чувствовала, как слабеют руки, кружится голова и взгляд застилает пелена. Она наугад ткнула ножом и повалилась на землю.

***

— Все в порядке, — женский голос вывел ее из забытья.

Ева открыла глаза и осмотрелась. Белая комната с красными дверьми, она лежит на полу, а рядом Стелла. Та самая Стелла, постаревшая, но все такая же, с добрыми морщинками у глаз, пухлыми руками и мягкой улыбкой. Все так же усыпляет бдительность, внушая обманчивое чувство безопасности.

— Ты! — прохрипела Ева, пытаясь найти свои цифры. Сколько там еще осталось? Хватит на сражение?

— Да, дорогая. Не волнуйся о статистике, здесь ее нет. Здесь она ни на кого не действует. Кроме тебя, но это пока.

— Но как? — от удивления Ева даже забыла, что только что хотела драться. Ее счетчик почти обнулился, но чувствовала она себя при этом вполне сносно.

Отменить цифры невозможно. С приходом новой жизни и системы в мир, каждый гражданин с десяти лет наделялся голографическим табло над головой. Каждый должен был зарабатывать свое право на существование с юности. Отменить это было нельзя. Можно было только выбрать наиболее приемлемый для себя путь — быть добропорядочным гражданином или наоборот. От старого уклада осталось многое, с приходом системы стало проще принимать дурную сторону, но система была по-своему справедлива, очки поощрения выдавались одинаково как за хорошие поступки, так и за плохие. За страдания жертва получала больше мучителя. Некоторые граждане становились профессиональными жертвами — дети, пережившие насилие, вырастая, искали для себя «хозяина», в симбиозе с которым им удавалось прожить привычную и относительно долгую жизнь. Была ли она счастливой? Вряд ли. Просто самый простой выбор.

Ева была из их числа, ее мать была жертвой, отец «хозяином». Такие дети редко перебирались на другую сторону. Но она смогла. В день установки табло она твердо решила однажды поменяться с папой ролями, когда у нее будет достаточно очков на счету и боевого навыка. Но появилась Стелла.

Просветленная, так ее называли. Она организовала приют для жертв, очень быстро собрав в нем десятки женщин и детей. Мама и Ева тоже попали туда, после особо жесткого наказания от папы. Мама еле двигалась, и Еве приходилось поддерживать ее, пока они брели в приют.

«Там нам помогут, — с усилием бормотала мама, — надо это прекращать».

Ева смотрела на цифры маминого табло. «Хорошие цифры, папа постарался, не жалея кулаков, добавил маме очков, хватит надолго», — так думала тогда Ева. Сама она в этот раз не была хорошей жертвой, уклонялась, защищала мать и больше потеряла, чем получила. Но это ее не волновало, внутри разгоралась надежда, что теперь все изменится, они смогут зарабатывать очки иначе, работой, как все, или даже убийствами. Она была готова и на это — убийц было мало, они всегда были в цене.

Стелла сама встретила их. В белом длинном платье, с собранными в корону волосами, она напомнила Еве богиню из исторических файлов. Приняла маму в объятия, не обращая внимания на пятна, которые оставались на белой ткани от слез и кровоточащих ран.

— Глупые мои овечки, — ласково говорила она, — теперь вы в безопасности, всё будет хорошо.

Ева поверила, не замечая, что у Стеллы на табло запредельное количество очков, что жертвы в приюте ведут себя слишком тихо и мало двигаются, что глаза их пусты, а улыбки выражают скорее безумие, чем радость. Откуда ей было знать, как выглядит безумие?

Сначала все было хорошо, мама поправлялась, раздумывала, на какую работу выйти — с этим проблем не предвиделось. Система предоставляла свободный выбор и бесплатное обучение. Много профессий исчезло за ненадобностью: учителя, юристы, банкиры, менеджеры, продавцы... Ева и не знала, сколько их еще было и для чего, теперь ценился только ручной труд, все остальное решала система.

А потом мамы в каком-то смысле не стало. Она перестала говорить, только сидела, покачиваясь, и смотрела в одну точку. Стелла сказала, что так бывает. Жертва иногда не может перестать быть жертвой и ей становится невыносимо без хозяина. Поэтому она привела отца.

Тот день Ева никогда не забудет. Как Стелла улыбалась мягкой, доброй улыбкой, пока отец пинал маму в живот, как гладила его по голове, приговаривая, что жертвы на самом деле хозяева, что все в мире перевернуто и неправильно, что он ни в чем не виноват, и она его обязательно «починит» и «спасет». Не забудет она и того, как сумела добраться до кровати, в изголовье которой лежали ножницы («от дурных снов», — говорила мама, подкладывая их под матрас), и как совершила свое первое убийство, воткнув лезвия в горло папы. Как визжала Стелла, на этот раз отпихивая от себя истекающего кровью отца, как минусовался его счетчик, и как прибавлялись цифры на её собственном табло. И как смотрела на нее мама, помутневшими навсегда глазами, но с улыбкой на лице. У каждой жертвы был свой предел — очки могли приходить и дальше, жизнь продолжалась, а вот психика не выдерживала.

Стелла вскоре исчезла. Приют закрыли, жертв раскидали нуждающимся мучителям, всех, кроме мамы. Ева убила ее, невыносимо было смотреть на нее такую. Сама она стала убийцей, хоть смысла в этом уже не видела, отца больше не было, а убивать просто так не приносило ничего, кроме очков и пустоты внутри.

Несколько лет она прожила в тени, стараясь не выделяться и брать столько заказов, сколько было необходимо на оплату жилья и пропитания. Пока не узнала про остров.

Он появился ниоткуда. Место, которое не видела система, где пропадали люди. Место, о котором шептались, которого боялись, куда желали попасть. Никто не знал, кто организовал остров. Наемники исчезали там бесследно. Слепое пятно в системе, которое могли обойти только люди, живые, настоящие.

Награды за информацию о нем Еве хватило бы на всю жизнь, можно было бы навсегда забыть про убийства и работу, убраться из этого города и попробовать что-то другое. Да и терять ей было нечего.

***

— Как ты это делаешь? — повторила вопрос Ева, вглядываясь в ненавистное лицо.

— В прошлой жизни я была гением, — ответила Стелла, касаясь ладонью волос Евы. — Систему придумали люди, люди же могут ее отменить.

— Чего ты хочешь? — Ева дернулась, уклоняясь от пухлых пальцев.

— Хочу спасти мир, — спокойно ответила Стелла, опустив руку.

Ева вспомнила маму и горько хмыкнула. Не похоже это было на спасение.

— Знаю, о чем ты думаешь, — оборвала ее мысли Стелла. — Ты видишь мир в искажении. Ты не была жертвой, как и твоя мать. Вы сами выбрали этот путь. А твой отец не выбирал, ему пришлось. Вот кто настоящая жертва, понимаешь? И ты теперь тоже настоящая, а значит заслуживаешь лучшей жизни.

В комнату входили люди, Ева с трудом узнала пару лиц, бывшие наемники, такие же, как она. С блаженными улыбками на лицах и плавными движениями, они совсем не походили на себя прежних. Ни у кого над головой не светилось табло.

— Я поняла, — сказала Ева, приподнимаясь с пола. — Что мне нужно делать?

На лице Стеллы всего на миг промелькнуло удивление и тут же сменилось улыбкой. Она встала и подала Еве руки. Люди в комнате заговорили, их голоса слились в уже знакомый гул, в голове помутнело, и Ева, ухватившись за теплые ладони, с трудом поднялась на ноги.

Люди вокруг улыбались и покачивались, повторяя невнятные слова. В висках запульсировало, а то место, где Ева привыкла ощущать шестым чувством свой счетчик, пронзило болью. Она вскрикнула и согнулась пополам, вырвав руки из ладоней Стеллы. А когда разогнулась, воткнула нож в рыхлую шею, точно между ключиц.

Гул пропал. Стелла захрипела и схватилась за нож. Ее платье заливалось кровью, совсем как тогда, с отцом. Только теперь Стелла не визжала и не прыгала по комнате, а повалилась назад и задергалась. Никто не бросился ей на помощь. Никто не бросился на Еву. Люди застыли, улыбки сползли с лиц, сменившись оскалом, воздух заискрился, и над головами каждого появилось привычное табло с почти обнуленными счетчиками.

Секунда — и бывшие жертвы просветленной хозяйки бросились на ее подрагивающее тело. Они рвали ее на части, выгрызали куски, как стая хищных животных, блаженное безумие сменилось на приступ столь же безумной ярости.

Ева прикрыла рот и нос рукавом, чтобы не вдыхать медный запах, и вышла. Снаружи стояли растерянные люди, над каждым светилось табло. Все они с такой статой не протянут и дня, но Еву это не беспокоило. Она шла к выходу, а ее счетчик все еще продолжал накручивать цифры.

Поле не лишало меня свободы, я мог продолжать ходить на работу, ездить в путешествия, разговаривать с людьми и даже преподавать в школе, взбреди это в мою дурную голову. Я не мог только одного — приблизиться больше чем на полметра к особям своего вида, то есть, к людям. Изощренная пытка, я оценил задумку сразу, как мне установили поле. До этого я смотрел на таких же бедолаг и думал что им следует радоваться — вместо того чтобы сидеть за решёткой они продолжают спокойно жить, лишение физических контактов на какое-то время вместо срока в тюрьме — даже слишком гуманно.

И только когда я сам оказался в поле, я понял, как это сложно. Стоило установщику поднести ко мне руку, как меня дернуло в сторону. Мое тело не слушалось меня, любой человек, пытающийся подойти ко мне вплотную заставлял мое тело отступать, изгибаться, порой в весьма неприятных позах, лишь бы избежать контакта, а в ушах появлялся гул. Никаких вечеринок и откровенных танцев с девушками, никаких концертов, общественного транспорта, толпы, и совсем никаких прикосновений, даже по доброй воле. Хорошая защита, плохо только преступнику, то есть, мне.

— Поле основано на таком явлении как мурмурация, — скучным голосом вещал установщик, колдуя над моим телом. — Птицы в стае держат дистанцию и реагируют на движения соседей. Вы так же будете реагировать на движения окружающих вас людей, с одной лишь разницей, для вас дистанцирование продлится десять лет.

Я тогда рассмеялся от облегчения. Казалось, это полная ерунда, потерплю, это вам не на нарах спать. А теперь думаю, лучше бы отсидел в два раза больше.

Где бы я не находился, куда бы не переезжал, не проходило и получаса, чтобы кто-то не заметил поле. Меня дергало и ломало от протянутых для пожатия рук, от неловких движений нервных дамочек и порывистых и непредсказуемых детских нападений. Я как рыба в косяке, уклонялся от любого взмаха ладонью в мою сторону. И люди это замечали, перешептывались за спиной, пока кто-нибудь не выяснял, что наказан я по ужасной статье, и начиналась травля.

Пришлось сменить четыре города и с десяток квартир, пока я не поселился в частном секторе в одном из дешевых таунхаусов. Здесь тоже быстро прознали про поле, но люди были спокойнее и равнодушнее, кроме драгоценных соседей. Этим нравилось задевать меня. Особенно маленькой Луизе.

Но в то утро малышка Луиза поплатилась. Она снова взяла велосипед. Я стоял с чашкой кофе на газоне, любуясь облаками. Малышкин папашка вывалился из дома и направился к машине, потрепав дочурку по голове и, сделав резкий выпад в мою сторону, взоржал как конь, когда я дернулся и пролил кофе на брюки. Сосед сел в машину, и, вытирая слезы, завел мотор.

Его маленькая дочурка проехала мимо меня, вызвав новый приступ хохота у папашки, объехала его машину и остановилась на дороге сбоку.

Автомобиль появился неожиданно. Я не успел подумать, не успел даже крикнуть, только рывком прыгнуть к девочке, и отпрянуть. Поле откинуло меря прочь, а в следующую секунду Луиза летела на землю в веере красных брызг. Я смотрел как она падает и ничего не мог сделать.

— Понял, — кивнул он, затянулся, щелчком отшвырнул папироску и заорал: — Эй, мадам! У нас к вам предложение! Работенка не нужна?

Вошка отправила очередную рыбь в нокаут и повернулась к нам. Ее рыжие хвостики торчали в стороны, как у Пеппи Длинныйчулок, веснушки, плотно покрывавшие нос и оттенявшие неестественно белую кожу, было видно даже издалека. Плотная фигура в коротких шортах и лифе сейчас казалась игрушечной. Она приложила ладонь к глазам на манер козырька и всмотрелась в нас.

В него. Не в меня, я это сразу понял, я ее, похоже, больше не интересовал.

— Что за работа? — крикнула она.

— С рыбами! Смотрю, ты хорошо с ними управляешься, пойдешь к нам в штат?

Я хотел было сказать, что никуда она не пойдет, мы вообще домой собирались, но не успел, она уже радостно кивнула и повернулась ко мне спиной, словно это не со мной она обнималась пару часов назад.

— Э-э-хой! — завопила она и бросилась на очередную дуру-рыбу.

— Огонь-девка! — присвистнул неприятный субчик, и, не обращая больше на меня никакого внимания, пошел в каморку на краю площадки.

Пространство снова свернулось, как было, когда появились рыбы, и все исчезло. Вместе с Вошкой. А я остался стоять на пустыре, всматриваясь в хмурое небо и протирая глаза. Холодный весенний ветер задувал в уши и морозил пальцы. Я не сразу понял, что стою в луже со снежной кашей, и ноги мои заледенели до онемения.

— Дура Вошка, — прошипел я и отправился домой, греться чаем с виски.

Я потом снова ходил на пустырь, сам не знаю зачем. Там образовалась яма, глубокая, как черная дыра. Крикнул в нее на всякий случай, но никто не ответил, и я больше не стал туда ходить.

***

— Чего скис?

Она появилась ниоткуда, готов поклясться. Все в том же лифе и шортах, с такими же хвостиками по бокам. Только руки стали рельефнее, словно она с нашей последней встречи не вылезала из тренажерного зала.

Я поперхнулся кофе и облил пальто.

— Ты всегда будешь вот так напрыгивать из ниоткуда? — я постарался, чтобы голос прозвучал как можно язвительнее. Всё еще дулся на то, что она бросила меня тогда, даже не попрощавшись.

— Ну извини, пупсик, — она потрепала меня по волосам, а потом резко притянула к себе и поцеловала.

От нее пахло рыбой и чем-то незнакомым. Но поцелуй мне понравился.

— Что, ушла с работы? — спросил я, стараясь делать вид, что все нормально, но честно говоря, всё это было странно.

— Нет, — тряхнула она головой, — там классно, разные тварюшки, иногда такие милые попадаются... Отпуск. Вот и пришла к тебе. Поблагодарить, и все такое.

— Ой, правда что ли? Спасибо, обойдусь.

Я натянул шарф до носа и хотел уйти. Стало очень обидно. В конце концов, я ее спас! А она просто умотала с этими, кем бы они там ни были. Даже словечка не сказала, а тут явилась! И что я теперь должен?

— Да не психуй ты! Я же это… — она вдруг покраснела до корней волос. — Ну, чувства у меня, понимаешь?

Хорошо, что я натянул шарф. А то щеки горели и губы не слушались, поползли к ушам.

Две недели мы не расставались. Жарили картошку с рыбой, пили пиво и лежали на диване перед телевизором. И еще всяким интересным занимались, Вошка так много этих интересных штук знала, что я ревновал, представляя, с кем она так научилась.

Гулять или выходить куда-то она отказывалась.

— Я этих театров насмотрелась таких, что ваши ни в жизнь не переплюнут, понял? И нагулялась, хочу дома, с тобой побыть, скоро снова на работу.

— Может, останешься?

Я знал ответ, прежде чем она открыла рот.

— Не смогу я, пупсик. Ты же знаешь, я не домашняя какая, мне дело нужно.

— Устроим тебя в зоопарк? Там звери, ты же их любишь...

Я представил, как она станет лупить зверей так же, как лупила тех рыб, и осекся.

— Вот-вот, — усмехнулась она, — нет тут для меня похожей работы. А там я на месте, понимаешь? Как кусочек пазла, который нашел свою картинку.

Через две недели она разбудила меня в пять утра и потащила на новую стройку.

— Смотри!

Я сначала и не понял, куда смотреть. А потом увидел.

То, что в утренних сумерках я принял за строительные краны (дурень, на какой стройке бывает столько кранов?), оказалось ногами. Длинными лошадиными ногами. А где-то в вышине развевались волнистые гривы, мешаясь с облаками, и слышалось грохочущее ржание.

Лошади стояли очень смирно, словно боялись пошевелиться и что-то сломать, и я видел, как дрожат от напряжения их ноги.

— Э-э-хой! — заорала Вошка и прыгнула на одну из ног.

Лошадь взбрыкнула, попытавшись скинуть ее, но Вошка вцепилась крепко и дубасила бедную животину со всей мочи.

— Увидимся! — проорала она мне, и пространство снова свернулось.

Лошади исчезли, как и Вошка. Недостроенная этажка возвышалась передо мной, щерясь пустыми оконными проемами.

— Хоть бы с собой позвала, — буркнул я и поплелся домой.

***

Я понимал, что это ненормально. После исчезновения Вошки мир менялся на глазах. Все привычное рушилось и превращалось в хаос. Интернет пестрил видео, которые уже никто не принимал за творения нейросети — драконы? Пфф, я не удивлялся, и не только я. Бездонные пропасти в центре города, ожившие сфинксы, дожди из камней и лягушек… все это стало обыденным, и мы просто приспосабливались: пропасти огораживали забором, от сфинксов держались подальше, строили навесы от камней и защиту от взбесившихся пауков-мутантов.

Но я и думать не хотел, что виноваты они. Те парни с бетонной площадки. Или даже она. С неё все началось, но я предпочитал считать, что это совпадение. Я очень скучал по Вошке.

Сегодня закрылся мой любимый магазин у дома. Я стоял у разбитой двери и смотрел как макаки (белые, с длинной шерстью) со скорбными мордами складывают то, что осталось внутри, в большие чемоданы.

— Э-э, а... — Я хотел попросить хлеба, но одна макака показала мне неприличный жест, и я решил, что не стоит.

Пришлось идти два квартала, чтобы найти обычный магазин, не затронутый той чертовщиной, что творилась вокруг.

Там была толпа. Люди скупали товары тележками, жужжали, как осиный рой, обсуждая нашествие, пришествие и отшествие. Я вырвал буханку хлеба у толстяка с тележкой и замахнулся на него кулаком, когда он попытался меня переехать. Толстяк завопил и удрал, очень ловко лавируя по рядам.

Добравшись до кассы и взглянув на кассиршу, я понял, что и этому магазину осталось недолго, и пожалел, что не взял больше продуктов. Кассирша плавилась. Я видел, как стекает ее лицо, словно оно было из пластика и теперь нагревалось. Выглядело жутко.

— Возьмите лотерейный билет, он последний, вам точно повезет, — механическим голосом проскрежетала она, когда я протянул ей хлеб.

Стекающими пальцами она дала мне билет с изображением зеленой мохнатой морды и надписью: «Выиграй экскурсию с пападаратами».

— Что такое пападараты? — спросил я, просто чтобы не смотреть, как ее глаз переполз на щеку.

— Новая культура, новые люди, новое будущее, — заученным голосом выдала кассирша. — Берите, не пожалеете. Это ваш шанс вникнуть в суть.

Звучало заманчиво и логичнее, чем все объяснения с экрана, и я взял. Потратил последнюю заначку и купил билет. Который, может быть, даже не был выигрышным.

По дороге домой я думал, на что теперь буду жить. И увижу ли снова Вошку.

Сам не понял, как оказался в том месте, где встретил ее в первый раз. Старая остановка в промышленном районе, где автобус бывает по два раза в сутки. Она тогда стояла в своем не по погоде легком наряде и растерянно оглядывалась по сторонам.

Заметила меня и прямо наскочила с воплем:

— Парниша! Спаси меня! Я вообще не рублю, что происходит!

Ну я и спас. Можно же сказать, что ты спас девушку, которая «не рубит», что происходит, и мерзнет на холодном ветру? Предложил пожить у меня, пока она не вспомнит, откуда она и что случилось. Она сказала, что ехала на драконе к бабушке, а потом вдруг очнулась на этой безлюдной остановке. Рассказывала, что у нее дома страшная жара и солнце фиолетовое, а небо зеленое. Что этот мир ее пугает и она не знает, что ей тут делать.

Рассказала, что поссорилась с родителями, потому что не хочет быть вальгидой, что бы это ни значило. Я кивал с умным видом и смотрел на ее хвостики и лиф. И синие глаза. Как цветочки.

А потом появились эти рыбы, черт бы их побрал.

Я стоял на остановке, вспоминая ту встречу, и ругал себя за нерешительность. Нельзя было позволять так легко отбить Вошку. Наверняка с этим патлатым у нее что-то серьезное. И ко мне она больше не вернется.

Засунул руки в карманы и нащупал билет. Дурацкий билет ценою в три моих прошлых зарплаты. На работу я после отпуска с Вошкой больше не ходил.

— Пападараты, — хмыкнул я и достал телефон. Дата розыгрыша была сегодняшняя. И время совпало. — Посмотрим, повезло мне или нет.

На сайте висел баннер: «Билет был всего один, вы выиграли! Позвоните нам или потрите билет о ягодицу».

Я подумал, что это странная лотерея, в которой продают всего один билет. Потом решил, что это мастерское разводилово. Потом потер билет о жопу. И чуть не оглох от барабанного боя и трубных звуков, раздавшихся прямо над ухом.

— Поздравляем! Пападараты приветствуют вас! Добро пожаловать на корабль!

Я не знал, кому принадлежит голос, но рядом со мной появилась круглая серая будка с приоткрытой дверцей и мигающей приглашающей стрелкой. Я шагнул внутрь — и пространство свернулось.

Я стоял на краю земли. По-другому это было не назвать. Внизу простирался космос, темная пустота со сверкающими точками звезд. Там всё было таким спокойным и умиротворяющим, что так и тянуло сделать шаг и слиться с этой величественностью. И я шагнул.

Ничего не произошло, я остался на том же месте, будто и не шевелился.

Я сделал еще несколько шагов, а потом и вовсе побежал. Ничего не поменялось.

— Бесполезно, дружище, — рядом появился патлатый, тот, что увел мою Вошку. — Пока не смешаем все миры, ничего не выйдет.

— Что это?

— Мир. Единый, слитый. Мир будущего. Каждый сольется в единое, каждый встанет на свое место, никто не будет несчастным.

Он достал самокрутку и закурил.

— Только сначала надо всё хорошенько перемешать. Создать хаос, вихрь, движение.

— Пападараты — это вы? Тот, кто перемешивает миры?

— Да.

— И много этих миров?

В моей голове получился собственный микс, только не из миров, а из мыслей.

— Сотни, тысячи, миллиарды... Мы не знаем. Пока не разрушишь ближайший мир, не видно, сколько миров за ним. Твой мир оказался крепким, возимся с ним третий год, и только с появлением Вошки он начал поддаваться.

Упоминание ее имени вызвало во мне легкую дрожь.

— Кто она?

Патлатый пожал плечами.

— Огонь-баба. Я не знаю. Она не из твоего мира, и не из тех, которые я уже видел. Она прирожденный разрушитель.

Мы помолчали, вглядываясь в тишину перед нами.

— Почему ты рассказываешь это мне?

Надо было спросить много чего другого, однако этот вопрос задался первым.

— Потому что твой мир сгинул. Он соединился с потоком, а ты в него не попал. Тебе больше некуда возвращаться. И для нас ты бесполезен, ты не справишься даже как заброшка-плесень. Но ты видишь нас, хотя проку в том для тебя мало.

Мне показалось, что этими словами он сделал в моей груди дыру, и теперь она разрасталась, внедряя в меня панику и истерику.

— Всё равно, я не понимаю, почему я, — мой голос стал слабым и жалким.

— Держи, дурень. Прочти и поймешь.

Он кинул мне свернутую трубочкой бумажку.

«Люблю тебя, пупсик. Жди меня!» — вот и всё, что она написала. В том, что писала Вошка, я нисколько не сомневался. Дыра в груди немножко затянулась, но не совсем.

— И что же я теперь буду делать?

Патлатый затушил самокрутку, растерев ее пяткой.

— Ждать, конечно. Что же еще? Повезло тебе с бабой, — сказал он и исчез.

— Повезло, — буркнул я, усаживаясь на краю земли. — Лучше бы я ее никогда не встречал.

Я прижал к груди записку, строчки странным (хотя что теперь можно считать странным?) образом меня грели. Я уже не хотел сливаться с космосом. Мне бы хватило Вошки.

— Кто сегодня самый быстрый?

Дети с хохотом подхватывают игру и разбегаются в разные стороны, потому что воспитательница Клара теперь хитрый лис, который пробрался в курятник, а дети — маленькие цыплята, которым предстоит спасаться бегством, чтобы не попасть в коварные лапы.

К вечеру, когда всех детей забирают родители, Клара остается в саду и наводит порядок. Она складывает игрушки, подолгу задерживаясь на одном месте, и взгляд ее снова обращен куда-то далеко-далеко.

***

— Зачем пришла? — сварливо спросила Аделаида, уперев руки в круглые бока. На румяном лице читалось раздражение. — Знаю я таких, ни за что до конца не пойдешь. Иди-ка отсюда, пока не поздно.

Клара посмотрела ей прямо в глаза и твердо сказала:

— Пойду. Я всё сделаю.

Аделаида еще с минуту смотрела на неё, прежде чем посторонилась и впустила в дом.

— Запомни, обратного пути нет.

Клара покрепче прижала к себе Сару и вошла в дом, готовая разрыдаться от облегчения. Она так боялась, что ее не впустят.

— Всё будет хорошо, моя дорогая, обещаю, я всё для тебя сделаю, — зашептала она в макушку дочери.

— Давай её мне, — грубо оборвала Аделаида и перехватила Сару.

— Осторожнее, — вскрикнула Клара, когда головка дочери откинулась назад.

Аделаида бросила на нее гневный взгляд и процедила сквозь зубы:

— Уж я с детьми управляться умею, не учи! Теперь твое дело слушаться, ни слова поперек, поняла?

Клара кивнула, оседая на дрожащих ногах. Она шла пешком с Сарой на руках девять часов, и теперь, когда дочь у нее забрали, вместе с её худеньким тельцем исчезли и силы, поддерживающие Клару в последние два дня.

— Иди умойся, и поешь. Стефания! У нас новенькая, принимай! — крикнула Аделаида куда-то вглубь дома, а сама вышла, не позволив Кларе попрощаться с дочерью.

В комнату с другой стороны вошла невысокая женщина в таком же льняном платье в пол как у Аделаиды. Она с сочувствием посмотрела на Клару и протянула руку.

— Здравствуй, я Стефания. Пойдем, все тебе покажу. И не волнуйся, Аделаида знает, что делает, будешь слушаться, и всё получится.

Клара сдержала всхлип, вытерла глаза и поднялась.

***

— Театр! Театр! У нас будет театр! Чур, я буду синей птицей!

— А я бабочкой!

— А я хочу быть цветком, можно, Клара?

Дети кричат, взволнованные новостью. Клара улыбается, смотрит на малышей и вспоминает Сару. Еще немного — и они снова встретятся.

Представление назначено через семь дней, сразу после летнего солнцестояния. Дети знают историю наизусть, но не знают движений. Клара не волнуется, времени много, пьеса совсем короткая и они всё успеют.

***

— Ты давно здесь?

Клара чистила зеленый горошек, который собрала на огороде ранним утром.

— Через две недели будет год, — радостно отозвалась Стефания. Она варила кашу из кукурузной муки.

Клара не решилась задать новый вопрос, но Стефания и так поняла.

— Марселю шесть. У него была лихорадка. Аделаида его тоже забрала. Я успела, осталась последняя, она уже здесь. Через две недели я уеду с сыном навсегда. — Она широко улыбнулась. — И у тебя всё получится, только не затягивай. В первый раз всегда сложно, но ты же знаешь, за что платишь. Иначе бы сюда не пришла.

Клара вдохнула. Руки тряслись, горошек падал мимо миски.

— А как ты узнала про Аделаиду?

— Мне про нее мама рассказала. Сразу, как увидела меня с Марселем. И отправила сюда. А ты?

— Я в книге прочитала…

— Неужто про нашу Аделаиду в книге написано? — Стефания всплеснула руками.

— Не про нее, про сад…

Стефания подобралась, лицо ее окаменело.

— Не говори об этом, слышишь? Не любит Аделаида такого. И книгу ту сожги. Пойдем, поможешь детей кормить.

Она подхватила кастрюлю с кашей, Клара взяла тарелки и ложки. В большой комнате за столом сидело трое детей, маленькая Анна, шестилетний Густав, и семилетний Карл.

Анна улыбнулась при виде Клары и потянула к ней ручки.

— Идем, моя маленькая, будем кушать кашу, — Клара подхватила малышку и усадила к себе на колени, проигнорировав рассерженный взгляд Стефании. Набрала ложку каши и поднесла её к губам девочки, приговаривая: — Ку-ка-ре-ку, кричит петушок, зернышко курочкам в клюве несет, ам!

Анна рассмеялась и проглотила кашу.

— Ты мама! — сказала она, прижимаясь Кларе под бочок.

Клара погладила ее по головке и зачерпнула новую ложку каши.

Стефания громко пыхтела и топала, расставляя тарелки перед мальчишками. Те сидели насупившись, искоса поглядывая на Анну и Клару.

— В одном лесу жили два рыжих лиса, Карл и Густав, — не смотря на мальчиков, начала историю Клара.

Мальчишки притихли, стараясь не пропустить историю про лисят с их именами.

— Однажды тетя Волчица позвала их в гости…

Клара рассказывала, не забывая кормить малышку, и скоро мальчишки смеялись так же задорно, как Анна.

— Зря ты это, — бросила Стефания, когда они мыли посуду. — Аделаиде не понравится.

— Она не запрещала, — ответила Клара. — Они же дети, что плохого в том, чтобы позволить им поиграть?

Стефания терла кастрюлю щеткой с таким усердием, что брызги летели в стороны.

— Не привязывайся. Ни к чему это, — отрезала она.

***

— Илли, ты становись тут. Ида, ты вот сюда, — командует Клара.

Дети послушно встают на свои места. Семь синих птиц с большими крыльями из ткани, которые Клара сшила сама.

Малыши нетерпеливо топчутся, машут ручками в ожидании репетиции. Клара садится за пианино и начинает играть. Цветочки кружатся посреди зала, бабочки порхают, звоня в маленькие колокольчики, а синие птицы встают в ряд и поют:

Нет места прекраснее нашего сада,

Тот, кто достоин, получит награду.

Если душа не ведает зла,

Приходи в сад волшебный, исполнится твоя мечта!

Маленький путник входит в сад и прижимает руки к сердцу, слушая пение.

— Молодцы! — хлопает Клара. — Вы замечательно справились, мои дорогие!

— Ура! — кричат малыши и окружают любимую воспитательницу.

***

В саду пахло цветами. Клара никогда прежде не чувствовала такого аромата, ей хотелось вдыхать и вдыхать его, забывая кто она, где и что ей нужно. Огромные чашечки цветов были размером с тарелку, мягкая трава опутывала ноги, словно приглашая присесть и отдохнуть от мирских забот, насладиться покоем и забыть о прошлом. В небо тянулись деревья, ровные, с налитыми соком фруктами самой разной формы и расцветки. Клара протянула руку — и на ладонь упал фиолетовый персик. Она откусила кусочек и тут же проглотила весь, настолько он был сладким.

А потом появились они. Пять синих птиц. Размером с куропатку, изящные, с отливающими индиго перьями, они кружили над Кларой и пели. От их песни слезы выступили на глазах, так печально они кричали.

— Глупая курица! — злой окрик заставил Клару подскочить.

Птицы с последним криком исчезли, а перед ней стояла Аделаида.

— Я велела тебе насыпать зерна и возвращаться!

— Простите, — отозвалась Клара, схватила ведро, о котором забыла, и высыпала крупную отборную пшеницу в кормушку, которую не заметила раньше.

— Не ходи сюда больше, — прикрикнула Аделаида и захлопнула за Кларой дверь.

Звуки, аромат и дурман как отрезало створкой. Клара стояла с пустым ведром, чуть покачиваясь. Синие птицы пели не так, как она ожидала.

Она вернулась в дом, где на неё маленьким вихрем налетела Анна.

— Мама, мама! — кричала девочка, заливаясь слезами. — Не хотю, не хотю!

Следом появилась Стефания и грубо вырвала Анну из рук Клары.

— Мама! — истошно кричала Анна.

— Что ты делаешь? Оставь ее! — Клара потянулась к девочке и замерла под разъяренным взглядом Стефании.

— Это мой ребенок! Даже не смей думать, что я тебе ее уступлю! Сегодня та ночь и она пойдет со мной, а ты, если хочешь увидеть Сару, отойди!

— Мама! Мама! — сучила ножками Анна, заходясь плачем.

— Замолчи! — прикрикнула на нее Стефания и понесла на улицу.

Кларе почудилось, что ее сердце умерло, когда Анна зацепилась за нее ручкой, а она отошла в сторону, давясь собственными слезами.

— Прости, прости меня, — говорила она, но Анны уже не было в доме, крики доносились со двора, а потом мгновенно стихли.

***

Клара играет на пианино, дети старательно исполняют свои роли, родители и зрители громко аплодируют и кричат «браво!». Пьеса удалась.

Семь синих птиц подбегают к Кларе с объятиями. Она собирает их в кружок и шепчет: «Хотите увидеть настоящих синих птиц? Хотите загадать свое желание?»

— Да! — кричат дети. Они не понимают, почему любимая воспитательница плачет.

«Тише! Это большая тайна, слышите? Никто из взрослых не должен об этом узнать!».

Дети затихают и раскрывают рты, предвкушая тайну.

«Я скажу, что мы должны будем сделать», — Клара вытирает глаза и обнимает своих малышей.

— Наша воспитательница такая милая, — делятся друг с другом родители. — Дети ее обожают. Как хорошо, что она сюда переехала. Смотрите, как она за них болеет, плачет и плачет от счастья!

***

Клара не могла уснуть. В ушах стоял крик Анны, сердце так и не вошло в обычный ритм и стучало редко и глухо.

Через час после полуночи она услышала шум и выскользнула из кровати. В коридоре стояла сияющая Стефания, прижимая к себе бледного мальчика лет шести. Мальчик сонно улыбался, а она все гладила и целовала его, повторяя:

— Спасибо! Спасибо-спасибо!

Аделаида стояла рядом, вытирая грязные руки о фартук. Впервые Клара видела ее довольной.

— Ты честно заслужила, — сказала она. — А теперь уходите. Вам больше не место в моем доме.

Стефанию не пришлось просить дважды. Подхватив сына в одну руку, а чемодан в другую, она быстро вышла и затопала по дворовой плитке.

— Спать иди, — прикрикнула Аделаида, Клара вздрогнула и быстро вернулась в кровать.

Утром за столом сидели только мальчики. Клара не решилась спросить, куда делась Анна. Она боялась, что ответ ей не понравится.

***

Клара стоит под окнами дома Илли. Рядом тихо сопят шестеро малышей. Каждый из них тайком ускользнул из дома. Каждого она подобрала на улице, тепло закутала в шаль и повела за собой. Последней осталась Илли.

Ночь отступает, скоро станет совсем светло. Клара нетерпеливо стучит пальцами по оконной раме. Еще минута — и она уйдет с шестью малышами вместо семи. Но Илли не подвела. Окошко открывается, и девочка с пыхтением выбирается наружу.

Клара с облегчением выдыхает. Она строит свой небольшой отряд и тихонько выводит их из деревни, далеко и близко, прямо в волшебный сад.

***

— Семь, — веско проронила Аделаида. — Саре было семь лет. Ты должна привести семерых детей.

Клара забыла дышать.

— Пути назад нет. Дочь ты не получишь, так и знай. Пока не приведешь мне семь невинных душ. Время тает. Сроку тебе девять месяцев. Как и где ты их достанешь, меня не волнует. На кону не только ее жизнь, но и душа. Помни, ты сама отдала ее мне!

— Я приведу, — ответила Клара. Ее голос дрожал, а сердце умерло в третий раз.

Утром она собрала свой нехитрый скарб и отправилась в путь. Маленькая деревня недалеко от ее родного города, куда когда-то давно ее звали работать воспитателем. Там она решила искать малышей. Как Гамельнский крысолов она увлечет их музыкой и уведет за собой.

***

Дети не успевают устать, когда они уже на месте. Аделаида встречает их у порога, с радушной улыбкой провожает в дом и усаживает за стол.

Малыши галдят, обсуждают путешествие, делятся желаниями, которые загадают в волшебном саду.

— Не ожидала, — говорит Аделаида, лицо ее маслится как у кота от сметаны. — Рада, что ошиблась. Но это еще не всё, главное ночью. Готовься.

Клара тяжело прислоняется к стене. Малыши зовут её, спрашивают про птиц, она силится улыбаться и отвечать, а сама считает пульс. Он стал совсем редким.

Аделаида развлекает гостей. Угощает невиданными фруктами, поит вкуснейшим компотом и укладывает спать в маленькие кроватки.

В доме появилось две новых женщины и трое детей, но Клара не хочет с ними знакомиться и раздумывает, приходят ли сюда мужчины? Её муж точно бы не пришел. Он сдался сразу.

— Где Густав и Карл? — спохватывается она.

— Где надо, — отрезает Аделаида. — Иди приляг, силы к ночи понадобятся.

Клара ложится, но уснуть не может. Ей страшно. Она ждет эту ночь с надеждой и ужасом. Она думает о родителях, которые сейчас сбились с ног в поисках пропавших малышей. Думает об Анне. Думает, что станет с Илли, Идой и остальными. Думает, что ей никогда нельзя заходить в волшебный сад, за такое Господь должен покарать ее прямо на месте. И думает о Саре. Своей маленькой Саре, воспоминания о которой не стираются несмотря на много-много дней. Думает о ее холодных ладошках и приоткрытом ротике, из которого больше не доносится ни звука. Думает об ужасной ране на спине, переломавшей ее девочку пополам. Думает, что без нее жизнь бессмысленна. А самое страшное, она знает, что отдаст семь сотен детей взамен одной Сары, если потребуется.

Ночь приходит неожиданно. Клара всё-таки задремала. В комнате пахнет цветами из сада. Должно быть, у них дурманящий аромат, решает Клара. Малыши спят, так ни разу и не проснувшись. Маленькие чистые души.

Аделаида велит перенести их в сад.

— Не будем будить, так проще.

Клара бережно переносит одного ребенка за другим, пока они все не оказываются в саду. Там всё так же ярко светит солнце, только цветы теперь пахнут удушающе, сладко, гнилостно. Птиц нет, бабочки не летают, трава как сеть опутывает ноги. Аделаида прикрикивает и трава замирает.

Дети лежат в ряд. Бездвижные, тихие. И вдруг начинают шевелиться. Клара зажимает рот рукой, чтобы сдержать крик. У малышей отрастают перья, руки превращаются в крылья, а ноги в лапы. Вместо детей перед ними синие птицы, красивые, с темными перьями, отливающими индиго.

Они просыпаются и печально смотрят на Клару. Из их глаз стекают голубые слезы.

— Красота, какая красота, — разевает рот Аделаида. И сует Кларе нож в руки. — Идем! — зовет она.

Клара идет за ней, и птицы плетутся следом, словно им на шею надели веревку.

Они приходят к раскрытой могиле. Там, на дне, лежит Сара. Точно такая же, какой Клара принесла ее сюда год назад. Клара кидается к дочери и сильнее ощущает гнилостный запах. Там, в могиле она видит корни цветов. Каждый растет из мертвого ребенка.

— За этих выкуп не дали, — поясняет Аделаида, хватает одну синюю птицу и кидает ее Кларе. — Режь горло!

Клара мотает головой, она не может дышать, птица выскальзывает из рук и падает в могилу.

— Режь! — страшно кричит Аделаида. — Их уже не спасти, а свою дочь ты еще можешь забрать!

Клара наклоняется над могилой и трясущимися руками поднимает птицу.

— Давай! Горло! — кричит Аделаида.

Клара втыкает нож. Птица трепещет, жалкий клекот доносится из ее клюва, и горячая кровь течет по рукам Клары прямо на Сару.

— Хватит! — Аделаида вырывает у нее птицу и припадает к ране, жадно высасывая кровь. Отбрасывает птицу в сторону и кидает Кларе новую. — Теперь эту!

Клара не чувствует своих слез. Гнилостный запах смешивается с запахом крови. Она размазывает ее по лицу, а потом видит что-то в могиле. Сара открывает глаза!

— Быстрее!

Клара судорожно втыкает нож в следующую птицу, ей уже неважно, кто это и что, она не видит их слез и не слышит их жалобных криков. Все ее внимание на Саре.

Новые капли крови — и девочка шевелит пальцами.

— Сара! — плачет Клара и режет новую птицу.

Аделаида выпивает их до дна. Обмякшие тушки падают на землю и пропадают в зарослях травы.

— Вкусно-вкусно-вкусно, — слышит Клара тихий шелест. Но она слышит и другой звук — Сара садится в могиле и тянет к ней руки.

Когда кровь седьмой птицы орошает ее, Сара выбирается наверх и прижимается к матери.

— Доченька, моя любимая доченька! — Клара покрывает ее поцелуями, не веря глазам. Ощупывает личико, ручки, ножки, добирается до спины и видит, что раны больше нет.

Сытая Аделаида издает утробный звук и тянет ее к выходу.

— Пора!

Сара сонно хлопает глазками и улыбается, прижимаясь к Кларе.

— Мама, мамочка, я так скучала.

— Спасибо! — говорит Клара Аделаиде, ни на секунду не выпуская дочь из объятий. — Спасибо-спасибо-спасибо!

— Теперь вы должны уйти, — ворчит Аделаида, и Клара радостно кивает.

Подхватывает дочь на руки и уходит в ночь, отстукивая последние шаги в волшебном саду на дворовой плитке.

Когда дом исчезает из виду, она слышит как оживает ее сердце. Оно стучит быстро, громко, и живо. Синие птицы исполнили ее мечту — вернули ей дочь.

Я пожала плечами и снова задумалась. Что бы мы с ним могли делать? Прыгать по лужам, но на мне новые ботинки и мама будет ругаться. Можно попробовать поймать птицу, я всегда хотела птицу, чтобы она жила у меня в спальне, будила по утрам песнями, а я бы кормила ее крошками. Он наверняка сможет поймать одну, ведь он такой высокий, с длинными-предлинными руками.

— Можно и птицу. — Он поднял ладонь, подпрыгнул и в ту же секунду схватил большую, белую птицу с ажурными крылышками. Подал ее мне и спросил: — Сойдет?

Я приняла птицу, она оказалась мягкой и легкой, как вата. А крылья у нее были из салфеточек, которые раньше вязала бабушка. Птица сидела на моей ладони и смотрела на меня грустными перламутровыми глазками. И напоминала Милану, девочку из моего класса. Она мне нравилась, и я всегда хотела с ней подружиться, но она совсем не хотела. Поэтому я обрадовалась, что птица на нее похожа.

Я погладила ее, но в тех местах, которых касались мои пальцы, оставались черные следы, перышки скукоживались и покрывались слизью. Птица посмотрела на меня с презрением и попыталась клюнуть. Мне стало неприятно её держать, и я бросила ее в лужу. Птица печально крикнула и растаяла как мороженое, только черная слизь продолжала плавать сверху. Он собрал ее в ладонь и слил в свой рюкзак. Я не удивилась, у всех свои странности.

— Хорошо вышло, — довольно сказал он. — Придумай что-то еще в следующий раз.

Он закинул рюкзак за спину, помахал мне рукой и ушел.

Утром в школе учительница объявила, что Милана сильно заболела и теперь лежит в больнице. Кто хочет, может написать ей письмо или нарисовать рисунок. Я нарисовала птицу, ту, с ажурными крыльями. Милана плохо со мной обращалась, но я все равно хотела ее поддержать. Птица получилась страшной, хоть я и очень старалась. Учительница взглянула на мой рисунок и убрала его в сторону, сдвинув брови. Думаю, она не отдала его Милане.

Он появился снова осенью.

— Ты придумала, чем мы займемся? — сразу задал он вопрос.

Я закивала, с последней встречи я только об этом и думала. Мама ругалась, говорила, что мне нельзя много думать, моя голова для этого не подходит. Она пугалась моих мыслей, звала врачей и давала мне горькие таблетки. Она не понимала, что я не могу это отключить. Поэтому я не рассказала ей про него и про птицу. Она слишком расстраивалась, когда я делилась своими новостями. Никогда не спрашивала важного, только хмурила лоб и вздыхала.

В этот раз мы полезли на крышу нашего дома. Я с детства просила маму разрешить мне залезть на крышу, я думала: там мне будет хорошо, и не ошиблась. Сверху открывался чудесный вид, деревья в лесу у города сейчас были самых разных цветов, от любимого мною красного, до такого же любимого темно-зеленого. Небо стало малиновым, но не страшным, как когда у меня бывает пелена перед глазами и мама сильно пугается, а взрослые, которые есть вокруг, кричат и тычут в меня пальцами. Небо стало красивым. Таким красивым, что захотелось петь. Я взяла его за руку и запела:

Заблудись, моя милая, заплутай,

В мире том тебя ждет только радость.

Не реви, моя милая, не гадай,

Будем вместе мы там, где...

Песню пела мне бабушка, когда я была совсем маленькой. Я не запомнила ее целиком, только кусочек, который часто крутился в моей голове фоном к мыслям.

Он пел со мной, его голос был похож на камни, которые шуршат в реке от воды.

Как только мы допели, верхушки деревьев почернели и стали осыпаться как пепел. А небо поменяло цвет, превратилось в неприятный багровый, такой, от которого тошнит и хочется закрыть нос, чтобы не вдыхать эту краску.

Он поднял руку и протер ладонью перед собой, стирая лес и небо, как картину с доски. Стряхнул крошки в рюкзак и повесил его на плечи. 

А я задумалась, что теперь там, в этой пустоте, которую он создал своей рукой? Если я туда прыгну, что со мной станет?

— Не надо, — сказал он. — От пустоты никому хорошо не становится. Лучше придумай что-то еще на следующий раз. Что-то живое. Еще увидимся, — махнул рукой и ушёл.

А я продолжала смотреть в пустоту.

В следующий раз он появился через месяц. Вместо оранжевых ботинок были бирюзовые, и свитер сменился на синий, с голубыми и белыми полосками, как волны на море. Пахло от него сегодня дождём и мокрой землей.

— Навестим бабушку? — попросила я.

Он вздохнул, и мы пошли.

Бабушка теперь жила за городом, прямо у леса, который сгорел недавно. Мама плакала, когда она туда переехала, а когда начался пожар, сильно волновалась, что будет с бабушкиным домом.

Мы дошли очень быстро. По дороге я увидела Милану, она теперь тоже жила здесь. Домик у бабушки был узкий и тесный, мы с трудом поместились внутри. Она лежала в белом платье на низкой кровати и смотрела на меня черными глазами. Я помнила, что глаза у нее всегда были светлые, и сейчас эти черные немного пугали.

— Здравствуй, милая, — бабушка погладила меня тоненькими косточками, которые теперь у нее были вместо пальцев. — Не ходи сюда, рано тебе еще.

Ее челюсть, подвязанная белым платочком, тряслась, и голос дребезжал, как крышка на кипящей кастрюле.

— Бабушка, спой ту песню до конца, я ее забыла.

Бабушка открыла рот, и ее щеки раздулись как жабий пузырь. Она каркнула, поднялась в воздух и превратилась в огромный шар с черными глазами, которые хлопали и следили за мной пустотой, совсем как та, что была вместо леса.

Он сгреб бабушку в комок и затолкал в рюкзак.

— Хватит, — на этот раз его голос звучал сердито. — Тебе надо стараться, думать больше. Про живое.

Бабушка ему не понравилась. И он ушел.

А я осталась думать — надо мне думать больше, как говорит он, или думать меньше, как говорит мама?

Следующая весна выдалась дождливой. Земли вокруг города размыло, мама снова плакала, бабушка теперь исчезла навсегда. Я и так знала, что ее нет, сама видела, как она превратилась в шар и как он спрятал ее в рюкзак. Я уже поняла — все, что попадает в его рюкзак, больше не возвращается.

Я попыталась объяснить это маме, но она не стала слушать, только накричала на меня и сказала идти в свою комнату.

Я рассердилась и решила снова думать побольше, назло маме. И стала размышлять о той пустоте, которая теперь начинается прямо за городом, и как хорошо быть на крыше, когда хочется раскинуть руки и полететь, как птица, но не та, с дурацкими крыльями из салфеток, а как настоящая. Думала, что будет, если маму тоже положить в рюкзак, станет она птицей или пузырем? А если я сама залезу туда, что со мной будет? Я решила спросить его об этом, когда он появится снова.

Но его все не было.

Дни шли за днями. Мама больше не пускала меня в школу. В последний раз на уроке математики Веня кинул в меня ручкой. Красная пелена снова появилась у меня перед глазами, и я не помню, как воткнула ручку Вене в плечо. Мама снова много плакала, то кричала на меня, то обнимала, и снова просила бросить свои мысли, иначе нам придется расстаться. Я не хотела расставаться и думала, что ей обязательно нужно попасть в рюкзак. Тогда я тоже смогу залезть туда и быть с ней и бабушкой.

Он услышал меня и пришел той же ночью. Теперь на нем был фиолетовый мерцающий свитер, темный, как небо. А ботинки сиреневые. И пахло от него не корицей, не дождем, а свежескошенной травой.

— Тебе нельзя в рюкзак, — сказал он. — Ты можешь положить туда сны, можешь превратить в сны реальность и тоже положить туда, но сама ты туда не попадешь. Не сейчас.

— А когда?

— Когда наполнишь его достаточно.

— Достаточно для чего?

— Что ты придумала сегодня? — ответил он вопросом на вопрос. — Я видел черного кота у школы, пойдем смотреть на него?

Я уже знала, что котом был Веня. Мягкий, пушистый и добрый на вид, но с острыми когтями и хитрым взглядом.

Он легко поймал его за хвост и протянул мне. Веня царапался и вырывался, но я всё равно взяла его и сдавила пальцами толстую шею. Веня затих, шерсть закрутилась подпалинами, уши отвалились, и он превратился в зеленую жижу.

Я стряхнула её сразу в рюкзак, на этот раз он был доволен.

— А как же мама? — спросила я.

— Давай и маму. Если ты хочешь.

Он взял меня на руки и понес домой.

Мы на цыпочках прокрались в мамину комнату и подошли к ее кровати.

Мама спала, беспокойно вздрагивая во сне. Ее длинные волосы превратились в змей и сосали кровь из ее головы. Я подумала, что это из-за них она часто злая, вцепилась в скользкие тела и потянула. Змеи извивались и шипели, глубже вонзая зубы в мамину голову, но я тянула и тянула, пока не оторвала всех до единой. Он ловил их в рюкзак.

Мама была сейчас такая красивая, даже без волос, как маленькая хорошенькая девочка, которую всем хочется потрепать за щечки и угостить конфетой.

Я погладила лысую мамину голову, потом щеки, шею, плечи. Мама успокаивалась, улыбалась и расслаблялась под моими касаниями, пока не превратилась в белую лилию. Она так вкусно пахла, что я не удержалась и вдохнула глубоко-глубоко. Лепестки тут же почернели и увяли, стебель скукожился и запахло тухлым.

— Нет-нет, — заплакала я, — не хочу, чтобы она стала такой уродливой!

Он грустно посмотрел на меня, скомкал маму в кулак и положил к змеям.

— Слишком поздно, — сказал он. — Не расстраивайся, ты сделала всё очень хорошо. Теперь мы долго не увидимся, но я вернусь, обещаю.

— И заберешь меня в рюкзак? — взмолилась я. — Я хочу к маме и бабушке!

— Заберу. Думай больше, сердись больше, спи больше. Тогда заберу.

Он взвалил рюкзак на спину и вышел, прикрыв дверь. А я забралась в мамину постель и закрыла глаза, вдыхая слегка гнилостный запах лилии.

* * *

Уже два года я не видела его. Мама умерла в ту ночь — тромб оторвался, думают врачи. Позже я узнала, что Веня тоже умер, неудачно упал с двухъярусной кровати и сломал шею.

Я больше не рассказываю про него никому. Больше не надо пить таблетки, красная пелена не возвращается. Живу в детском доме, много думаю и много сплю. Злюсь тоже много и коплю эту злость. Когда он появится, мы сможем наполнить его рюкзак до самых краев. А сверху залезу я. Должна залезть.

Я теперь знаю, про что бабушкина песня. Понимаю, где мне нужно заблудиться, и знаю, что скоро спрошу у бабушки, какой у той песни конец:

Заблудись, моя милая, заплутай,

В мире том тебя ждет только радость.

Не реви, моя милая, не гадай,

Будем вместе мы там, где...

Вика застыла, брови поползли вверх от удивления. Конечно, она уже не в первый раз замечала особое к себе отношение со стороны Игоря, но всегда считала, что он её жалеет или что-то в этом роде. Предположить, что она интересует его с романтической стороны Вика никак не могла. Спортивный, высокий мужчина слегка за тридцать явно не был обделён женским вниманием, Вика не раз встречала его с девушками. Но сейчас ей пришло в голову, что все эти девушки были весьма немаленькой комплекции, этакие фитнес-няши. Вика слышала про мужчин с особыми пристрастиями, неужели и Игорь из таких?

Она поняла, что слишком долго молчит, и нервно кивнула, не успевая подумать.

Сосед просиял улыбкой и быстро проговорил:

— Я счастлив! Вы такая красивая девушка! Жду в семь у меня, вы не против? Приготовлю своё фирменное блюдо.

Вика нахмурилась, идти к незнакомцу в квартиру не хотелось, но и отказаться теперь было неудобно. В конце концов она решила, что ничего страшного не произойдёт, ей уже два года как не восемнадцать, как-нибудь справится. Она снова молча кивнула.

Игорь открыл для неё дверь и проводил долгим, изучающим взглядом. Вика чувствовала его даже спиной, но обернуться не решилась. Она испытывала смешанные чувства — с одной стороны ей очень льстило такое внимание, а с другой она была слишком невысокого мнения о себе, чтобы не заподозрить какой-то корыстный мотив. И где-то глубоко тихонько звенела тревога — но Вика предпочла её не замечать.

— Привет! Чего опаздываешь? — недовольно спросила её сменщица на работе и по совместительству единственная подруга Света. — Сегодня такая ночка была, с ног валюсь, — пожаловалась она, сглаживая резкий тон.

— Извини, я пешком, — вздохнула Вика, надевая форму — много народу было?

Света закатила глаза. Вчера был последний звонок и закусочная быстрого питания, где работали девушки, была переполнена.

— А меня на свидание позвали, — не сдержалась Вика.

Рот у Светки стал похож на букву "о" когда она завизжала и захлопала в ладоши:

— Кто? Когда? Рассказывай давай!

— Игорь, сосед снизу, — начала Вика, но Света её перебила.

— Тот красавчик? Ничего себе! Я столько раз ему глазки строила, хоть бы улыбнулся в ответ, а тебя на свидание? Чем ты его завлекла? — на лице подруги читалась зависть.

От её слов стало неприятно.

— Наверное, ему нравятся толстухи, — сухо ответила Вика.

Света осмотрела широкие бока Вики и хмыкнула.

— Может быть, — ехидно улыбнулась она, — будь осторожна, скорее всего он извращенец.

Вика пожалела, что рассказала, слова подруги горечью осели внутри, подпитывая неуверенность в себе. И правда, о чем она думает? Разве может нормальный мужчина прельстится её складками? В глазах защипало и Вика скорее прошла мимо Светы в подсобку, чтобы скрыть подступающие слёзы.

День прошёл как обычно, кроме того, что девушка каждую минуту меняла своё решение идти ли вечером на ужин. Когда время приближалось к шести, она подошла к маленькому зеркалу в уборной, взглянула на тройной подбородок, заплывшие глаза и маленький носик, горько усмехнулась и окончательно решилась никуда не ходить. А чтобы не было искушения передумать, договорилась с другой сменщицей отработать и ночь.

На душе сразу полегчало, но время от времени надежда, что она может быть интересна не только извращенцам, возвращалась, погружая Вику в уныние.

В восемь позвонила Света:

— Как свидание? — спросила она приподнятым голосом.

— Я не пошла, — тихо ответила Вика, — ты права, наверняка, он странный.

— Вот и правильно! Не обижайся, но ты ведь понимаешь, это ненормально, что такой мужчина заинтересовался такой...

— Какой? — Вика разозлилась, — жирной страшилой? Спасибо, подруга, за поддержку! — бросила она и отключилась.

Хорошо, что поток весёлых выпускников отвлёк её от мыслей и ночь прошла быстро.

Утром усталая Вика поехала домой на трамвае. Тяжело ступая и протирая глаза, она зашла в подъезд и столкнулась с Игорем.

Увидев её, он расплылся в улыбке:

— Виктория! Как жаль, что вы вчера не смогли прийти, но я всё понимаю, ваша подруга мне всё объяснила.

— Что? — Вика непонимающе уставилась на Игоря, — Какая подруга?

— Светлана. Очень мило, что вы попросили её зайти и предупредить, право, не стоило, — продолжал улыбаться Игорь.

— Попросила зайти? — повторила Вика, скорее для себя. Света пришла вместо неё? Щёки запылали от ярости.

— Только знаете, Виктория, конечно, ваша подруга весьма мила и красива, но всё-таки я надеялся на встречу с вами.

— Простите, я очень устала, — забормотала Вика. Ей не терпелось оказаться дома и поговорить со Светой.

— Да, конечно, вы ведь с работы, какой я эгоист. Простите, Виктория! Но, может быть, вы не откажетесь хотя бы позавтракать со мной? Я вчера очень долго готовил своё фирменное блюдо для вас и, признаюсь, мне будет обидно, если вы не попробуете.

Вика была так зла на подругу, что без раздумий согласилась.

Игорь тут же подхватил её под руку, снова вгоняя в краску, и повёл к себе, по дороге продолжая говорить.

— Я сильно волновался вчера, не мог найти нужный ингредиент, но ваша подруга мне очень помогла! Я так ей благодарен, получилось великолепно! Уверен, вы оцените!

Вика не стала говорить, что она на диете, расстраивать Игоря отказом от блюда не хотелось, она решила, что попробует в любом случае.

Квартира оказалась очень уютной — в бежевых тонах, опрятная, минимум мебели, живые цветы. Игорь усадил Вику на диван, а сам суетливо побежал на кухню. Вскоре оттуда донёсся потрясающий аромат запечёного мяса — Вика сглотнула подступившую слюну, в нетерпеении ожидая блюда. Про диету она забыла.

Через несколько минут Игорь пригласил её за накрытый белой скатертью стол. Посередине стояло блюдо с большим куском мяса с аппетитной корочкой. Вокруг лежали запечённые и отваренные овощи, кукуруза и горошек.

— Какой плотный получится завтрак, — пробормотала Вика, продолжая давиться слюной, и нетерпеливо потянулась к тарелке.

Игорь отрезал солидный кусок, аккуратно положил на тарелку, добавил овощей и протянул Вике, не отрывая от неё взгляда. Не в силах удержаться после двух месяцев диеты, Вика набросилась на еду. Она легко игнорировала бургеры и стейки в закусочной, потому что видела, из чего их готовят. Но сейчас, при виде сочного и ароматного мяса, она забыла обо всём на свете, кроме чувства удовлетворения, что посещало её всю жизнь только после обильной трапезы.

Мясо таяло во рту и имело пикантный, слегка островатый привкус. Вика ела и ела, а Игорь наблюдал за ней, облизывая губы, и подкладывал ещё.

Когда от жаркого остался лишь маленький кусочек, Вика опомнилась. Она резко остановилась, с ужасом глядя на грязную тарелку и почти пустое блюдо.

Игорь, слегка подавшись к ней, блестящими глазами продолжал смотреть как она ест, и кивать, поощряя не останавливаться. На его лбу и над губой образовались маленькие капельки пота, пальцы сжимали край скатерти, а рот был чуть приоткрыт.

Вике стало неловко. Заметив это, Игорь выпрямился и заботливо спросил:

— Вам понравилось?

Вика не знала, куда спрятать глаза. Ей было так стыдно:

— Очень, — пробормотала она, — простите.

— За что? — казалось, вполне искренне удивился сосед.

— Я всё съела, как свинья... — начала Вика.

— Нет-нет! Это было прекрасно, Виктория! Я получил истинное наслаждение, наблюдая, как вам понравилось моё блюдо. Лучший комплимент для повара!

Вика расслабилась, в желудке стало так уютно, глаза слипались после суток на ногах и сытного завтрака. Она даже забыла про предательство Светы.

— Что это за мясо? Вкус такой необычный.

Игорь усмехнулся.

— Боюсь, если я раскрою секрет, вы больше ко мне не придёте. А я этого не хочу.

— Приду! — горячо заверила Вика, — обязательно приду! Это самое вкусное мясо, которое я когда-либо ела!

— Что ж, — с улыбкой ответил сосед, — это ваша подруга.

Не успела Вика осознать, как он продолжил:

— Из желчных и гадких людей получаются отличные стейки, я давно это заметил.

— Ч-что? — вся съеденная еда подступила к горлу рвотным позывом.

Игорь расхохотался:

— Шучу! Я пошутил! Это медвежатина. Друг прислал. А подругу вашу я сразу выпроводил, хоть она и настаивала на ужине. Вы простите, но я считаю, она не самая хорошая подруга.

Вика кивнула, продолжая зажимать рот рукой.

— Вы поверили, что я готовлю людей? — Игорь, казалось, обиделся. — Я, как вы, должно быть, заметили, имею некоторые, э-э-э, странные пристрастия... Но людей не ем.

Он снова улыбнулся и Вика нерешительно улыбнулась в ответ.

— Так я могу рассчитывать на новую встречу? — осторожно спросил он.

— Д-да! — ответила Вика, грузно поднялась и пошла к двери, пытаясь упорядочить мысли. — Знаете, — обернулась она у выхода, — мне понравилось!

Игорь снова улыбнулся.

Войдя к себе, Вика первым делом схватилась за телефон и набрала Свету. Пока шли гудки, она кусала губы, молясь про себя, чтобы подруга ответила. Шутки шутками, но какой-то частью она поверила, что ела человечину.

— Алё-ё, — раздался сонный голос Светы.

Вика с облегчением выдохнула:

— Иди к чёрту! Ты мне больше не подруга!

Отключив телефон, она улеглась на кровать и счастливо улыбнулась. У всех свои причуды. Пусть Игорь странный, но и она тоже, раз ей это нравится.

— Не бойся! — сквозь толщу воды его голос звучит глухо, — посиди со мной! Ну же!

В воду опускаются тяжелые ботинки, мерзкий запах доносится до меня от тела мужчины. Купальщица отплывает подальше, её ноги быстро перебирают в воде, волосы покрывалом плывут следом. Она воняет страхом.

Мужчина скидывает обувь и одежду, я слышу плеск — он вошёл в воду и поплыл, загребая мощными рывками. Алкоголь не помешал его скорости.

— Помогите! — кричит купальщица, панически бьётся руками, стараясь уплыть от преследователя, от неё пахнет всё хуже, этот запах противнее гнилостного мужского, у меня свербит внутри.

— Стой! Красотка! Тебе некуда деться! — кричит он, когда почти догоняет её.

Она судорожно вздрагивает, хватая ртом воздух вперемешку с водой, брыкается, но он поймал её. Вижу как его руки рыщут по её телу, довольная ухмылка расплывается на лице. Она кричит, пинается, но он не обращает внимания, продолжая гладить её. Потом хватает за шею и волочет за собой к берегу.

Я срываюсь с места и в следующую секунду тяну его на дно. От неожиданности он выпускает купальщицу и захлёбывается. Всего пара минут и он мёртв. Мертвое тело пахнет лучше, привычнее. Отпускаю его и поднимаюсь наверх.

Моя купальщица гребёт к берегу, оставляя за собой след из слёз. Вода неприятно рябит от её всхлипов. Но я надеюсь всё исправить.

— Подожди! — кричу я.

Она панически молотит руками и ногами, но уже в следующую секунду мой голос баюкает её, движения замедляются и она удивлённо распахивает глаза, когда я выныриваю рядом.

— Ты в порядке? — спрашиваю, контролируя, чтобы она не увидела жабры.

— Д-да, — она всё ещё плохо пахнет, но на воздухе запах слабее. — Кто ты?

— Ихтиандр, — улыбаюсь, так меня когда-то назвала одна из купальщиц. Мне понравилось.

Она недоверчиво хмурится.

— А куда делся тот?

— Не волнуйся о нём, — шепчу я, продолжая гипнотизировать её голосом и осторожно приближаюсь. Касаюсь её руки — вены соблазнительно пульсируют, такие сочные, рот наполняется слюной, но ещё рано. Она ещё боится.

— Откуда ты? — я слышу, как успокаивается её дыхание. Кончики пальцев покрылись аппетитными морщинками, с трудом сдерживаюсь, чтобы не облизнуться.

— Оттуда, — киваю головой в сторону, уверенный, что она уже в моей власти и подбирать слова необязательно. — Ты так красива!

— Мне пора, — быстро произносит она и плывёт от меня.

— До свидания! — кричу, оставаясь на месте. Мне хватит пары секунд, чтобы догнать её, но сначала она должна успокоиться.

Она замедляется и оборачивается. Теперь от неё пахнет любопытством. Уже лучше.

— А ты останешься здесь? — показывает на заходящее солнце.

— Нет, — смеюсь, — не хочу смущать тебя, ведь ты голая!

Она улыбается, пахнет ещё вкуснее.

— Спасибо! — и окончательно успокаиваясь, неторопливо гребёт к берегу.

Восхитительно!

Миг — и я рядом. Она успевает вздохнуть, когда я легко кусаю её запястье, а потом мой яд парализует её тело и я с наслаждением целую каждый миллиметр, лаская кожу перламутровыми пальцами. Она стонет в моих объятиях и пахнет всё слаще. Когда солнце почти скрывается за горизонтом, я впиваюсь ей в шею и с наслаждением пью горячую, живительную кровь.