videniaz

19. Д.Л. Андреев, «Роза мио!» (подражание неаполитанской песне)
20. Г.Р. Державин, «Феличита» (ода)

21. Д. Голсуорси, «Сага о форсунках» (производственный роман)

22. Стендаль, «Красное и Черное» (роман о морских приключениях)

23. Ф. Достоевский, «Братья Кара-мурза» (восточная сказка)

24. А. и Б. Стругацкие, «Пинки на обочине»

25. А.П. Чехов, «Ионосферыч»

26. А.С. Пушкин, «Октябрь уж наступил!» (революционный гимн),

27. А.С. Пушкин, «Храни меня, мой Талибан*» (*организация, запрещенная в РФ)

28. М.Ю. Лермонтов, «Валерик» (дружеское посвящение Валерию N)

29. Н.В. Гоголь, «Майская ночь перед Рождеством», «Мертвые дюже»

30. Ксилофонт, «Апология Стаккато»

Некоторые граждане античного полиса, как, например, Диоген Синопский (или скорее Афинский, ибо прославился он в этом городе), позволяли себе разгуливать под небом голубым в костюме малоизвестного в ту пору Европе библейского Адама (до его знакового грехопадения, разумеется). Ради оправдания вышеупомянутого значительнейшего представителя кинической школы философии заметим, что трусы, в отличие от колеса, в его время еще не были изобретены. Откровенно говоря, их и изобретать-то было некому. Вернее даже некогда: великий механик Архимед, выскочив из ванны с криком «Эврика!», в чем мать родила мчался с диадемой в руках к тирану Гиерону по улицам сицилийских Сиракуз, а Сократу и некоторым другим выдающимся мыслителям древности, принимавшим непосредственное участие в Олимпийский играх (между прочим, Пифагор первенствовал на них в кулачном бою, а Платон – в единоборстве, панкратионе), любование обнаженными ягодицами, доставляло, так сказать, неприкрытое удовольствие. И пока мужчины таким образом развлекались, предоставленные самим себе античные красотки выкручивались, кто как мог. Чаще всего в ход шли позаимствованные у египтян набедренные повязки схенти с пропущенным между ног куском ткани или кожи, если дело касалось гимнастических упражнений на свежем воздухе.

Увы, и тогда, как теперь, изрядный процент дам вел размеренно-домашний образ жизни, отчего в повседневное употребление прочно и надолго вошел хитон – род свободной льняной или шерстяной рубахи с подшитым низом, в котором одними складками довольно удачно маскировались другие. Так все в общем-то и тянулось до появления в середине XVII века праобраза панталон.

Интереснее продвигалась эволюция бюстгальтера. Первым его прототипом стал строфион – лента, плотно наматывавшаяся на торс непосредственно под грудью и поддерживавшая ее. Скоро гречанки стали «перебинтовывать» саму грудь так, чтобы в соответствии с атлетической модой зрительно уменьшить ее от природы пышную форму. Римлянки увеличили ширину тканевой полосы, добавив к ней более удобную шнуровку, благодаря чему та стала лучше справляться с функцией корсета. Однако по-настоящему эпоха этого последнего настала с падением Римской империи и началом Средневековья.

Модели корсетов, дошедшие до наших дней, показывают как величайшее их разнообразие и подчас недюженную оригинальность изобретателей, так и бесчеловечную жестокость представительниц слабого пола по отношению прежде всего к самим себе. Представьте, что это было такое, если обхват талии, заключенной в корсет, иной раз мог равняться всего каким-нибудь двум десяткам сантиметров! Сохранившиеся образчики безрассудной погони за «осиной талией», соответствующей эталону скорее не женщины, а песочных часов, выполненные в металле и дереве, наводят на мысль о пытках испанской инквизиции (кстати, одной из наиболее строгих законодательниц корсетной моды была плоскогрудая и жестокая испанская королева Изабелла Кастильская, а вот очаровательная любовница французского короля Карла VII Агнесса Сорель, напротив, обнажала прилюдно свою крепкую грудь, чем привлекала монарха и бесила Церковь). Причем, стоили эти садо-мазохистские приспособления недешево, так что поначалу позволить напяливать их на себя могли только весьма состоятельные особы. Но дело тут, конечно, не в деньгах, – расплатой за временное достижение призрачного идеала был ранний уход из жизни.

Корсет не только наносил непоправимый вред здоровью женщины, зачастую втиснутой в него с самого детства. Для тех, кто доживал до детородного возраста, едва ли не смертным приговором становилась беременность. Существовали даже специальные конструкции для дам в «положении», от применения которых плод деформировался непосредственно в утробе. Когда наступили несколько более человеколюбивые времена, и материалом для корсета начал служить гибкий китовый ус (что, правда, привело к уполовиниванию популяции одних только гренландских китов между 1850-м и 1870-м годами), к теме его маленьких жертв обратился французский писатель Ги де Мопассан. В рассказе «Мать уродов» речь идет о женщине, прибегнувшей впервые к корсету, чтобы скрыть последствия внебрачной связи. Рожденный ею ребенок показался повивальным бабкам сущим дьяволом: «Сплюснутый череп вытянулся, заострился, два больших глаза выкатились на лоб. Конечности, прижатые к телу, искривились точно виноградные сучья и непомерно вытянулись, а пальцы были похожи на лапки паука. Туловище осталось крошечным и круглым, словно орех»[1]. Впоследствии безумная мамаша устроила своеобразный цирк, демонстрируя за плату всем желающим одиннадцать своих чудовищных отпрысков. «Так как она была плодовита, ей это и удалось, и, говорят, она научилась придавать своим уродам разнообразные формы — в зависимости от тех давлений, которым она подвергала плод, пока была беременна. Рождались у ней и длинные и короткие, одни походили на крабов, другие на ящериц»[2].

Да простят нам читательницы столь долгое отступление от основной темы, когда узнают, что господство корсета и другой взгроможденной на нежное женское тело арматуры, например, фижм, длилось гораздо дольше – веками, и не могли поколебать его ни громогласные проклятия, ниспосылаемые с амвона главой Римской католической церкви (папа, впрочем, был озабочен главным образом трудностью для женщин принимать молитвенные позы при богослужении), ни деятельность европейских просветителей в лице, допустим, Жан-Жака Руссо, разразившегося целым трактатом о вырождении рода человеческого под влиянием корсета. Ни к чему не приводили также манифестации воинствующих суфражисток, боровшихся не только за предоставление женщинам избирательных прав, но и за одинаковую с мужским полом свободу в одежде и нравах, покамест в 1895 году немецкий физик Вильгельм Конрад Рентген не сфотографировал открытым им способом, то есть при помощи икс-лучей, свою супругу Анну Берту Людвиг. Через тринадцать лет шедший по его стопам французский доктор Людовик О’Фоллауэлл (Ludovic O'Followell) издал особую книгу, которую проиллюстрировал рентгеновскими снимками женщин в корсете, наглядно демонстрировавших, прямо скажем, незавидное положение ребер, позвоночника и костей таза. Публика была шокирована и мода на ношение корсетов не в медицинских целях быстро подошла к концу.

До сих пор дискутируется вопрос, кто же первым изобрел бюстгальтер – француженка Эрмине Кандоль или немец Хуго Шиндлер. Словно в насмешку над спорщиками, в 2008 году австрийские археологи обнаружили в тирольском замке Ленгберг древнейший из его прототипов, относящийся приблизительно к середине XV столетия[3]. Так или иначе, первым, кто запатентовал это изобретение в Германии, стала в 1899 году дрезденская швея Кристина Хардт. Но широкую известность это изумительное приспособление получило лишь после того как в Парижской медицинской академии в 1903 году врач Гош Саро (Gosh Saro), прежде уже изобретшая гигиенический корсет с открытым животом, продемонстрировала широко затем разрекламированный журналом Vogue  новый образец, окончательно разделенный на верхнее и нижнее изделие. Теперь уже практически ничто не препятствовало деторождению, в чем некогда со свойственной ему двусмысленностью упрекал корсет Гюстав Флобер, автор скандального романа «Мадам Бовари» в одном из своих сатирических сочинений[4].

Но это было еще не всё. Согласно правилам приличия, современницам пылкого французского писателя полагалось носить под платьем аж шесть нижних юбок! Кроме них и обязательного корсета, необходимой принадлежностью туалета являлись также чулки, панталоны (штанины в них обыкновенно по отдельности крепились к поясу, а вот соединить их друг с другом додумались далеко не сразу), короткая сорочка, льняная кофта, надевавшая сверху на корсет, и, конечно же, легендарный турнюр – подушечка для придания женщине пышности сзади, несколько ниже талии. Это многообразие окончательно ликвидировал наступивший XX век: в 1908 году, практически одновременно с ретгеновскими снимками О’Фоллауэлла парижский модельер Поль Пуаре предъявил, так сказать, urbi et orbi платье, полностью свободное и от корсета, и от турнюра, и от нижних юбок. Что же пришло им на смену?

Со средневековых времен Европе была известна камиза – нательная рубаха простого кроя из льна, шелка или хлопка, подобие ночнушки. Однако основой комбинации стала все-таки не она, а синтез двух элементов – нижней сорочки и нижней юбки или панталон. Облегающий, полуприталенный силуэт комбинации, сшитой из тонкой ткани, иногда с легкой кружевной отделкой, изначально как нельзя лучше соответствовал подчиненной роли этой вещи: на нее сверху должно плотно «садиться» платье. Но взрывная мода прошлого столетия, сопровождавшаяся тотальным сломом стереотипов, в соответствии с принципом всё тайное делать явным, быстро придала и комбинации немыслимое прежде самостоятельное значение. А заодно таковое получила и пижама, начавшая широко распространяться из Индии по всему миру в конце XIX века, и к середине XX-го полностью вытеснившей из обихода мужчин среднего возраста верный признак размеренной семейной жизни без «сюрпризов» – неизменную ночную сорочку с колпаком. Впрочем, пижама недолго являлась исключительной принадлежностью сильного пола – Поль Пуаре и Коко Шанель скоро внедрили ее в женскую моду наряду с другими предметами мужского гардероба, и не только как домашнюю, но и как выходную одежду.

Раскованный бельевой стиль оформлялся быстро и неуклонно, подобно тому, как вызревают сезонные плоды на фруктовых деревьях под живительным солнцем вблизи фешенебельных курортов Южного Берега Франции. Он поспел и упал прямо на пляжи Ниццы непосредственно с экрана синематографа, когда в картине 1935 года «Это случилось однажды ночью» проблистала в пижаме соблазнительная Клодетт Кольбер в паре с неподражаемым Кларком Гейблом, за что и получила вполне заслуженный «Оскар».

Отныне в белье не стеснялись принимать ранних и поздних гостей, наиболее же решительные мадам с заходом солнца отправлялись в предельно дорогих и предельно откровенных вещицах не в сразу в постель, а сначала совершали турне по роскошным парижским ресторанам и, конечно, заглядывали в знаменитое кабаре Moulin Rouge. Стоит ли удивляться тому, что вскоре любительницы street fashion принялись без стеснения фланировать и порхать повсюду в легчайших нарядах из шелковой или атласной бельевой ткани.

Даже в огражденном извне «железным занавесом» СССР, где вопреки заблуждению некоторых отечественных и зарубежных наблюдателей все-таки существовал кое-какой секс, обольстительные красотки являлись в фойе столичных театров в черных, но оттого ничуть не менее легкомысленных комбинациях, привезенных мужьями или любовниками из загранкомандировок или с трудом добытых из-под полы у фарцовщиков.

Бельевой стиль на Западе практически весь минувший век был более-менее в тренде, однако подиумные коллекции Жан-Поля Готье и Джанни Версачи в девяностые годы открыли ему как бы второе дыхание, а сегодня его актуальность поддерживается все новыми звездами кино и шоубиза, появляющимися неглиже на ковровых дорожках престижных премий, мировых премьер и на модных вечеринках. Кто только не щеголял в платьях-комбинациях, начиная с Эмбер Херд, Дженнифер Лоуренс, Пенелопы Крус, и заканчивая Ринатой Литвиновой! Засветилась даже пресловутая Ким Кардашьян, которой, надо заметить, бельевой стиль не совсем к… ну, вы сами понимаете. Нельзя вспомнить без волнения фигуру Джессики Альба в пикантном костюмчике от Dolce & Gabbana, или Рианну в голубой шелковой пижаме из осенней коллекции Emilio Pucci 2012.

Кстати, образ последней был многими язвительно высмеян в Сети, поэтому напоследок позволим себе дать несколько простых рекомендаций тем, кто хочет внести изюминку в свой выходной гардероб. Современные кутюрье напоминают, что бельевой стиль предназначен исключительно для стройных, эксклюзивных дам вроде Рианны и Альбы, а вовсе не для аппетитных колхозниц из соседней пятиэтажки а-ля Рене Зеллвегер в первом фильме франшизы о Бриджит Джонс. На первых и только на них прекрасно смотрятся, не вызывая внутреннего протеста, легкие, облегающие, переливчатые ткани – шифон, атлас, шелк, лайкра, гипюр, сатин, чаще всего (но в последнее время отнюдь не обязательно) в нежных, пастельных тонах и оттенках, украшенные лентами, кружевными и сетчатыми фрагментами, вышивкой и завязками, столь характерными для нижнего белья.

Не каждый человек, в том числе не каждый дизайнер способен безошибочно отличить вечерний наряд в бельевом стиле от добротной комбинации, прямое назначение которой сопровождать женщину в объятия Морфея. Вот почему необходимо подчеркивать грань между выходной и домашней одеждой правильно подобранными аксессуарами – например, туфлями на высоком каблуке, но без шпилек и пошлых в этом случае стразов, дорогим клатчем или кросс-боди. Не стоит забывать о макияже и перебарщивать с бижутерией.

Характерные приметы стиля, за исключением не раз уже упомянутых, это, конечно, топ на тонких бретельках, ниспадающее волнами платье-пеньюар, сарафан, ажурное верхнее бюстье от Дольче и Габбана под пиджак или блузу (и да, абсолютная стилистическая выдержанность скорее всего придаст образу кукольность, по-настоящему ценимую, пожалуй, лишь в Стране Восходящего Солнца, почему она и встречается редко в остальном мире). Ну и, конечно, сдержанность олимпийской богини, вулканом распаляющая фантазию многочисленных поклонников прекрасного пола от Гомера до наших дней.

[1] Сноска

[2] Там же.

[4] См. Флобер Г. «Лексикон прописных истин».

С той поры иоанниты, иначе называемые госпитальерами, наряду с орденом Храмовников, пресловутыми тамплиерами, принимали деятельное участие в защите новоиспечённого Иерусалимского королевства. Рыцарей, покрытых красными плащами с восьмиконечными белыми крестами (они символизируют восемь рыцарских добродетелей: веру, милосердие, правду, справедливость, безгрешие, смирение, искренность и терпение), можно было видеть сражающимися и на равнинах Палестины, и в горах Ливана, и в дельте Нила, у стен осаждённой христианами Дамиетты. Нередко в кровавых столкновениях с воинами Пророка иоанниты, прикрывая отступление единоверцев, погибали почти поголовно, однако их организация каждый раз возрождалась, пополняясь вновь и вновь прибывающими из Европы крестоносцами. Более набожные и благочестивые, нежели основная разнородная масса двинувшихся на покорение Востока европейцев, члены ордена, подчиняясь утвержденному римским папой строгому уставу, не позволяли себе обычных по тому тёмному времени зверств, поэтому, когда в 1187 году Иерусалим всё-таки пал, покоритель его Саладин великодушно разрешил госпитальерам продолжить в городе их гуманитарную миссию.

Недолго орден ещё держался в своих владениях на палестинском побережье, а затем через Кипр принужден был перебраться на остров Родос, где в продолжение двух столетий противостоял теперь уже исламской экспансии, последовательно отразив нападения египетского и турецкого султанов. Особенно сложно было справиться с Мехметом II, уничтожителем Византии. Третье же вторжение, произведённое в 1522 году руководимыми султаном Сулейманом Великолепным турками, заставило рыцарей после полугодового сопротивления оставить и Родос. Правда, через семь лет они получили от испанского короля Карла, воссевшего в тот год на престол Священной Римской империи, роскошный подарок — остров Мальту. Владение было предоставлено в аренду, но плата взималась чисто символическая: ежегодно на Сицилию с Мальты отправляли по одному соколу.

Однако развить гостиничный бизнес на средиземноморском курорте госпитальерам не пришлось: уже 1565 год вошёл в европейскую историю как Год Великой осады Мальты. Сорокатысячная турецкая армия несколько раз безуспешно штурмовала укрепления рыцарей, численно уступавших туркам в четыре раза. Мужество защитников и полководческий талант Великого магистра де ла Валетта, именем которого названа островная столица, оградили в ту пору не только Мальту, но и Сицилию (тамошний вице-король от страха так и не сподобился прислать подкрепление осажденным мальтийцам), и Неаполь, да, пожалуй, и всю христианскую Европу от воинствующего исламизма.

Сражение при Лепанто 1571 года, крупнейшая морская битва XVI столетия, в которой на стороне Священной лиги участвовали мальтийские рыцари, хоть и не оказало решающего влияния на исход той турецко-венецианской войны, однако во многом предопределило ослабление турецкой мощи на Средиземноморье и, как следствие, постепенную размилитаризацию ордена, чаще называемого в ту пору уже Мальтийским. Рыцари теперь боролись в основном с морскими разбойниками, а заодно и пиратствовали сами, преимущественно разоряя берега Северной Африки.

К концу восемнадцатого века военная слава иоаннитов поблёкла, героический дух сделался достоянием истории, так что Наполеону не стоило никакого труда по пути в Египет захватить Мальту: остров сдался французам без боя. Снова лишённые отечества, рыцари возложили все свои надежды на очередного и довольно неожиданного покровителя — русского царя Павла. Но тут мы забегаем немного вперёд.

Официальные сношения России с Мальтийским орденом начались при Петре I. В 1698 году боярин Борис Петрович Шереметев отправился в Европу с дипломатической миссией, посетил Рим и Венецию, а затем завернул и на Мальту — целью посольства было прозондировать почву для сколачивания антитурецкой коалиции. Встретили русского дипломата на острове с «преизрядными яствами и питием и конфетами разными». А на прощание подарили знаки ордена — украшенные бриллиантами звезду и крест на чёрной ленте.

Новый виток русско-мальтийской дружбы относится ко времени царствования Екатерины II. Русские офицеры посылались тогда на остров для прохождения морской практики, а некоторые добровольцы-иоанниты отправлялись служить на российский флот, как, например, граф де Литта, которого упомянем ещё и далее. В 1770-х годах орден втянулся в тяжбу за наследство польского князя Острожского, завещавшего всё имение мальтийцам в случае пресечения его потомства по мужской линии. При помощи императрицы иоанниты утвердили свои права в Польше и даже образовали на её территории одно из своих отделений — великих приорств. Когда же в результате так называемого второго раздела Польши острожские земли вместе с Волынью достались России, орден иоаннитов стал уже напрямую зависеть от Петербурга, что вскоре сыграло рыцарям на руку.

Взошедший на русский престол после смерти матери император Павел при всей непредсказуемости был, однако же, последовательным сторонником и благодетелем иоаннитов. Один из его учителей оставил в своем дневнике любопытную информацию к размышлению (запись сделана в феврале 1765-го, когда великому князю шёл одиннадцатый год): «Читал я его высочеству Вертотову историю (Имеется в виду “История мальтийских рыцарей” в 14 книгах аббата Рене Обера де Верто. — М.Л.) об ордене мальтийских кавалеров. Изволил он потом забавляться и, привязав к кавалерии своей флаг адмиральский, представлять себя кавалером мальтийским». Как многое у Павла, детское увлечение впоследствии приняло серьёзную форму (вспомним «забавы» его с орденом Святой Анны, который он повелел своим друзьям прикручивать к эфесам шпаг таким образом, чтобы это никому постороннему не было заметно, а в дальнейшем такое ношение награды стало официальным). Сделавшись императором, Павел осыпал орден разнообразными милостями (конвенцию «Об установлении сего Ордена в России» он подписал ещё до своей коронации). Повысился более чем вдвое доход с польских имений иоаннитов, для чего великое приорство польское преобразовано было в российское (российско-католическое) с десятью командорствами вместо прежних шести. А затем в Петербург прибыл с Мальты посол — выслужившийся в России до адмиральского чина граф де Литта, который преподнёс Павлу давно обещанный титул протектора ордена и долгожданные орденские знаки. Кроме Павла мальтийскими кавалерами стали его старшие сыновья, Александр и Константин Павловичи, государственный канцлер князь Александр Безбородко, вице-канцлер князь Алексей Куракин и несколько других лиц. В тот же день протектор привёл к присяге командоров нового российского приорства — на сей раз уже православного, что выглядело, мягко говоря, странным в общей структуре римско-католического ордена.

Орден иоаннитов существовал параллельно с российской наградной системой, преобразованной Павлом весной 1797 года. В день коронации русский монарх подписал известное «Установление для российских орденов»: большинство прежних государственных наград превратилось в разные степени единого Российского кавалерского ордена. Орден Святого Андрея стал отныне дополнительно именоваться «орденом 1-го класса», Святой Екатерины — «2-го», Святого Александра Невского — «3-го», Святой Анны — «4-го класса». Был создан иерархический порядок внутри единого кавалерского ордена, где, однако, не нашлось места наиболее почитаемым наградам — «Святому Георгию» и «Святому Владимиру». Так Павел расправился с ненавистным ему материнским наследием: за георгиевскими и владимирскими кавалерами сохранялись их привилегии, вручение же этих орденов не производилось вплоть до смены правителя.

Не сделавшись в полной мере частью русской системы наград, Мальтийский крест тем не менее занял в ней особое место: он стоял по важности вслед за орденом Святой Анны первой степени. А вскоре с потерей Мальты и изгнанием с неё рыцарей (отбившие остров у французов англичане и не подумали возвращать его иоаннитам) император Павел был избран Великим магистром (правда, римский папа не утвердил православного самодержца в этом звании). Рядом со своим гатчинским дворцом он велел построить для размещения администрации русского приорства специальную резиденцию. Оригинальный замок, возведённый из прессованного суглинка по проекту архитектора Николая Львова, и по сей день является одним из перлов туристической Гатчины.

В списке русских кавалеров Мальтийского креста немало славных имён. Мы коротко остановимся только на двух, обойти которые в нашей истории никак нельзя: Александр Суворов и Гавриил Державин. В 1794 году, т.е. ещё до воцарения Павла и утверждения Мальтийского ордена в России, при штурме варшавского предместья гениальный наш полководец не пожалел желчи. По рассказу, сохранённому Денисом Давыдовым, «обратясь к графу Кинсону (В то время граф Виктор Кинсон был мальтийским полковником, впоследствии же, перейдя на русскую службу, он сделался командиром Ингерманландского драгунского полка и генерал-майором. — М.Л.), Суворов спросил его: “За какое сражение получили вы носимый вами орден и как зовут орден?”. Кинсон отвечал, что орден называется Мальтийским и им награждаются лишь члены знатных фамилий. “Какой почтенный орден! — воскликнул Суворов. — Позвольте посмотреть его”. Сняв с Кинсона, он показал его всем, повторяя: “Какой почтенный орден!”. Обратясь потом к прочим присутствующим офицерам, он стал их поодиночке спрашивать: “За что получили вы этот орден?” — “За взятие Измаила, Очакова и прочее”, было ответом их. “Ваши ордена ниже этого, — сказал Суворов. — Они даны вам за храбрость, а этот почтенный орден дан за знатный род”».

Язвительность, однако, не помешала хитроумному Александру Васильевичу, получив точно такой же восьмиконечный крест из рук государя, постоянно носить его. Современник, описывая пребывание Суворова в Вене перед Итальянским походом, отметил на его шее «Мальтийский крест на широкой черной ленте».

Не менее чуткий к политическим ветрам, Гавриил Романович Державин (кстати, близкий друг Львова, строителя Приоратского замка) отметился одой «На поднесение его императорскому величеству великого магистерского ордена святого Иоанна Иерусалимского и на победу, над Французами российским флотом одержанную 1798 года» (под таким названием это сочинение, более известное как ода «На Мальтийский орден», было в год написания опубликовано в III книжке альманаха «Аониды»).

…Кто ж горня Иерусалима

Наследник сей и друг Христов?

В ком доблесть благодати зрима

И соподвижник кто Петров?

Не тот ли, сердца нежна свойства

И чувства жалости, геройства

В святой душе что совместил,

Отверз отеческие длани,

Приемлет странников без дани

И душу рыцарств воскресил?

В художественном отношении эта державинская ода, конечно, уступает более значительным его творениям и ныне обратила бы на себя внимание, пожалуй, разве что слишком по-современному звучащей фразой «Идут Американцы в бой», но в своё время не осталась незамеченной тем, кому предназначалась: чуткому Гавриилу Романовичу был пожалован Мальтийский крест с бриллиантами и, по сложившейся уже доброй традиции, осыпанной алмазами табакеркой.

«Соподвижник Петров» между тем устроил в своём новеньком Михайловском замке отдельный от Большого тронного Мальтийский зал — для рыцарских церемоний, но воспользоваться им не успел: 24 марта (по новому стилю) 1801 года Павел был задушен вломившимися в его покои заговорщиками. Сын и преемник его Александр восстановил в правах «боевые» русские ордена, а родовитый Мальтийский крест, включая маленький солдатский крестик (донат), выдававшийся нижним чинам с 1800 года, как и сам рыцарский орден, постепенно лишил всех прежних милостей. Молодой царь изначально не пожелал принять титул Великого магистра, потом отказался от звания протектора, а после поражения Наполеона, когда нужда в Мальте окончательно отпала, да и с прибравшими остров к рукам англичанами ссориться было некстати, деятельность иоаннитов в России постепенно свелась к нулю. Бывший мальтийский посол Литта сделался членом Государственного совета и обер-камергером, удостоился высшей российской награды — ордена Святого Андрея Первозванного. А через четверть века в реестре вещей Александра I, хранившихся после его смерти (или исчезновения — как хотите) в Петербургском арсенале, «крест мальтийский» был обозначен на предпоследнем месте, перед тремя шитыми звездами «неизвестного ордена».

В настоящее время иоанниты разбросаны по миру, резиденция же их Великого магистра располагается при папском престоле — в римском Ватикане.

Показательные полеты только что «оперившихся» винтокрылых «птичек» изумляли не только американцев и западноевропейцев. В том же 1909 году русские инженеры Сергей Щетинин и Яков Гаккель организовали в Петербурге «Первое Российское товарищество воздухоплавания» и начали строить как лицензионные аппараты, так и самолеты собственной конструкции.

Кстати, откуда взялось слово «самолет». Часто можно встретить утверждение, что мы обязаны им поэту Василию Каменскому, одному из плеяды кубофутуристов, соратнику Маяковского и других литературных новаторов начала XX века. Кроме того, Каменский был одним из пионеров русской авиации. Но, увы, как ни поэтична эта версия, она не соответствует действительности. На самом деле самолет был известен в России еще во времена Петра I, хотя и в несколько ином качестве. Так, в главе «Шлиссельбург» энциклопедии Брокгауза и Эфрона (где фигурирует, что интересно, и просторечное название города – Шлюшин), упоминается паром-самолет, устроенный русскими инженерами на Неве при осаде и взятии этой шведской крепости. Любопытная конструкция действовала следующим образом: между берегами протягивался обычный канат, или же использовался т.н. закидной канат с якорем, бросавшимся посередине широкой реки, самолет цеплялся к нему при помощи скользящего троса под углом к течению, которое толкало его в борт, и таким образом двигался.[3] Именовался самолетом и ткацкий станок с приспособлением для более удобной перекидки челнока, а уж о ковре-самолете и говорить нечего – столетиями он летал в русских сказках. Между прочим, в 1853 году отставным капитаном российского флота Владимиром фон Глазенапом и титулярным советником Максимилианом Бехагель фон Адлерскроном было основано пароходство «Самолет» и суда под таким, как сегодня сказал бы, брендом бороздили Волгу, Оку и Каму до Перми, родины поэта Каменского, так что выдумывать ему тут было нечего, следовало лишь приспособить уже знакомую лексему к новому явлению[4].

Между тем Каменский, чудом выживший после катастрофы на выступлении в польском Ченстохове весной 1912 года (его подержанный «Blériot XI» перевернулся в воздухе и рухнул в болото, а о парашютах летчики тогда понятия не имели), ни в стихах, ни в своих мемуарах слово «самолет» не употреблял вовсе. Вместо этого наш авиаветеран неизменно использовал иностранное словечко из своей героической молодости – «аэроплан», что уже в 1920-е выглядело архаикой. Корни легенды, приписывающей ему авторство псевдонеологизма, следует искать в словотворческих экспериментах другого поэта-кубофутуриста – Велимира Хлебникова, сочинившего целую серию производных от слова «лёт», ни одно из которых, впрочем, не прижилось в языке.

Параллельно развитию авиационной техники менялся и внешний вид летчика, приобретя к 1940-м годам эпическую завершенность, эксплуатируемую модельерами по сей день. Как раз тогда восторг публики первоначальными скромными достижениями завоевателей неба перерос в род помешательства на теме сверхдальних полетов и других впечатляющих рекордов. У всех на слуху были американцы Чарльз Линдберг, первый после нескольких неудачных попыток, закончившихся гибелью смельчаков, в одиночку пересекший по воздуху на именном самолете «Дух Сент-Луиса» Атлантический океан в 1927 году, и Амелия Эрхарт, ставшая вскоре первой женщиной на этом пути.

А кто в Советском Союзе предвоенного десятилетия не произносил с благоговением имена летчиков-испытателей Валерия Чкалова, Георгия Байдукова и Александра Белякова – экипажа АНТ-25, боровшегося в июне 1937-го с оледенением над Северным Полюсом, и все-таки благополучно завершившего беспосадочный перелет Москва-Ванкувер (не в Канаде, а в американском штате Вашингтон). Эхо тех героических подвигов прокатилось на десятилетия вперед – так что даже автор этих строк, родившийся в середине 1970-х, в детстве часто еще слышал и о Чкалове, и о Владимире Коккинаки, установившем первый официальный советский высотный рекорд и выполнившем «петлю Нестерова» на тяжелом бомбардировщике, а также о тройке советских летчиц – Валентине Гризодубовой, Полине Осипенко и Марине Расковой, едва не погибших на Дальнем Востоке, когда их двухмоторный АНТ-37 «Родина», направлявшийся из Москвы в Комсомольск-на-Амуре, лишь с трудом приземлился в верховьях таежной реки Амгуни.

Разумеется, летчикам и летчицам старались подражать – и в смелости, и в одежде. Причем, если в нашей стране все вещи у фанатов авиации – подшлемники, куртки, различные аксессуары, – могли быть исключительно аутентичными, то на Западе модная индустрия позволяла растиражировать образ покорителя «пространства и простора» в потребном количестве копий, упрощенных и приспособленных для радостей повседневной, вполне земной обывательской жизни.

Мирных fashion-авиаторов иногда путают с носителями действительно воинственного military, поэтому отметим основные отличительные признаки стиля. Начнем с базовых цветов. Прежде всего, это оливковый и темно-коричневый, так как основным материалом в прошлом были неокрашенные шкуры животных; уместны серый, бежевый и песочный цвета, особенно последний, перекликающийся со стилем сафари и напоминающий о рискованных полетах над бескрайней Сахарой, известных всем читателям «Маленького принца» Антуана де Сент-Экзюпери. Однако современные дизайнеры часто используют и нетипичные для стиля яркие цвета и оттенки – красно-оранжевый у Arny’s и Diesel, металлик у Bottega Veneta и John Lawrence Sullivan и белый у Phillip Lim.

Разумеется, приемлем и хаки, ведь с началом Первой мировой войны появилась военная авиация. Кстати, отправляясь в первые боевые вылеты, пилоты надевали кожаное пальто из нескольких слоев овчины – этот огнеупорный материал, обугливающийся только с внешней стороны, давал некоторый шанс посадить подбитый самолет, хотя в большинстве случаев любое серьезное повреждение приводило к гибели и машины, и летчика. Но длинные полы пальто сковывали движения, поэтому американская фирма Schott, по заказу правительства занявшаяся разработкой новой униформы для авиаторов, предложила короткую кожаную куртку, известную как бомбер.

Вот мы и добрались до наиболее узнаваемых предметов стиля – укороченных дубленок oversize на меху с коротким ворсом, несколько более практичных и элегантных кожаных курток-пилотов, снабженных нашивками с разнообразной авиатематикой, и, наконец, самых распространенных и популярных, особенно начиная с 1990-х годов, когда с легкой руки Джорджо Армани для их изготовления в ход пошли нетрадиционные материалы, легких курток-бомберов с эластичными манжетами и резинкой на поясе. Последние являются еще и наиболее демократичными, прекрасно сочетаясь с привычными большинству джинсами – как прямыми, так особенно и зауженными книзу моделями, приближающимися к традиционному силуэту галифе, с брюками-чинос и брюками-карго, а в чисто женском варианте – с леггинсами и юбками свободного кроя. Ремень, однако, для каждого из этих вариантов предпочтителен кожаный, с металлической пряжкой без украшений. Прекрасно дополнит образ комбинезон, ассоциирующийся с одеждой бортмеханика или авиатехника. Обувь рекомендуется закрытая – высокие ботинки, сапоги со шнуровкой, на толстой подошве.

Особое внимание следует уделить головному убору, напоминающему лётный шлем гражданского авиатора или подшлемник военного, из кожи, овчины и трикотажа в любых сочетаниях. Другой важный элемент – шарф, не обязательно белый и шелковый, как у реальных пилотов из прошлого, которым приходилось мерзнуть на ветру в открытых кабинах своих «Ньюпортов» и «Блерио», но все равно достаточно длинный, чтобы обмотать им шею несколько раз. Часы массивные, на широких ремешках или напульсниках. Характерными аксессуарами для стиля являются сумки-планшеты и сумки-почтальонки, ну и, конечно же, солнцезащитные очки в тонкой оправе каплевидной формы, разработанной в 1937 году фирмой Bausch&Lomb, – в таких щеголял (правда, не очень к месту) и хорошо запомнился зрителю герой Сильвестра Сталлоне в полицейском боевике 1980-х «Кобра». Среди множества других голливудских кинозвезд, регулярно и со вкусом использующих те или иные комбинации авиаторской экипировки, – очаровательная Дженнифер Энистон и ее обидчица Анджелина Джоли, в столь непохожей внешности которых одинаково удачно сочетаются две основных идеи стиля – спокойный мужественный романтизм и дерзновенная женственная чувственность.

[1] Мураками Х. 1Q84. Тысяча невестьсот восемьдесят четыре. Книга 1. Апрель-июнь. – М., Эксмо, 2012.

[2] да Винчи Л. О науке и искусстве. – М., АСТ, 2019.

[3] Уточнить номер тома.

[4] Блажнова М. Откуда произошло слово самолет?/ «Аргументы и Факты» (Санкт-Петербург) № 22, 29.05.2013.